Тучи над Центральной Азией:

На перипетиях этих событий нет надобности подробно останавливаться, поскольку они имели достаточно широкое освещение в СМИ. Хотя следует упомянуть, что и в первом, и во втором случае местные власти стремились насколько возможно выдавать наружу дозированную информацию о происходящем. В Иране это вылилось в массовое выдворение иностранных журналистов из страны, в Китае, стране и без того закрытой, – в жесткую монополию властей на информацию, блокирование сотовой связи и Интернета.
Что касается непосредственного и перспективного эффекта указанных конфликтов на Центральную Азию, то акты насилия в Синьцзянь-Уйгурской автономии несут гораздо большую угрозу, нежели происходившее в Иране. Приведем лишь некоторые доводы.
Во-первых, речь идет об этнически близкой большинству народов ЦА уйгурской диаспоре в СУАР, которая, по мнению ряда наблюдателей, подвергается нажиму со стороны центральных властей. Тем более что речь идет о крупной административной единице, сопоставимой по размерам и численности населения с Узбекистаном.
Во-вторых, столкновения в столице автономного района Урумчи носили гораздо более брутальный характер, а количество погибших, по разным источникам, составило от 157 до 2000 человек, большей частью уйгуров (для сравнения: в Иране погибло 3 человека), более 800 человек было ранено, сожжено множество автомобилей и магазинов.
В-третьих, сам Китай является вторым после России торговым партнером стран ЦА, более того, именно на СУАР приходится 85–90 процентов взаимного товарооборота.
В-четвертых, беспорядки в СУАР, и на этот факт особенно часто указывали официальные органы КНР, могли быть инспирированы из-за рубежа с целью дестабилизировать обстановку в Поднебесной, а возможно, и во всем регионе.
Наконец, в-пятых, нынешняя конфликтная ситуация в СУАР имеет гораздо более длительные и глубинные предпосылки. При этом сама многовековая история взаимоотношений между собственно Китаем и центральноазиатскими народами, в том числе казахами, кыргызами либо уйгурами, носит весьма противоречивый характер.
Вкратце новейшая история проникновения Китая в Восточный Туркестан (ныне Синьцзянь – «новая земля» в переводе с китайского) берет начало с середины XVIII века. С переменным успехом этот процесс продолжался вплоть до появления на месте Цинской империи Китайской Народной Республики в 1949 году. С тех пор начинается отсчет процесса по масштабному освоению СУАР, как политико-экономически, так и идеологически и демографически. За этот период уйгурское население многократно поднимало восстания, которые вооружались различными лозунгами, начиная от соблюдения своих законных прав и заканчивая отделением от Китая и образованием совей государственности. Однако последние волнения стоят особняком в череде протестных акций по целому ряду причин, а именно по масштабам, о чем говорилось выше, широкому международному резонансу. Ну а самое главное – впервые за всю историю в подавлении волнений участвовали не только власти КНР, но и этническое китайское население – ханьцы. То есть из разряда коллизий между уйгурской диаспорой и центральной властью ситуация на глазах перерастает в ранг межнациональной нетерпимости.
Между тем есть все основания полагать, что, жестоко подавив восстание в СУАР, Пекин не только не приблизился к решению «уйгурского вопроса», но и усугубил его. Иными словами, конфликт приобрел латентный характер. Его сложность заключается в том, что, с одной стороны, власти КНР хорошо понимают, что оптимальный путь к урегулированию идет через обеспечение прав и свобод уйгурского населения, особенно на вероисповедание, национальное образование, сохранение культурной самобытности, на труд и т.д. С другой стороны, в условиях ухудшения главной головной боли КНР – проблемы сепаратизма (за исключением СУАР – Тибет, Тайвань) – в Пекине вряд ли пойдут на какие-либо уступки, способные поставить под сомнение приоритет № 1 – сохранение территориальной целостности и китайской сущности. Поэтому, скорее всего, линия на «освоение» национальных окраин не только будет продолжена, но и будет форсироваться: в 1949 году 75% населения СУАР представляли уйгуры, сегодня эта доля составляет 40%.
Другая группа проблем, вытекающих из социально-экономического положения уйгурского населения, также имеет тенденцию к обострению. Среди причин – политическая, демографическая и социально-экономическая необходимость передислокации в СУАР избыточного и бедного ханьского населения из внутренних районов КНР; сокращение рабочих мест вследствие стремительного роста населения и глобального финансового кризиса. Следовательно, с большой долей вероятности можно предполагать, что степень конфликтогенности в СУАР обещает лишь нарастать.
Теперь что касается угроз конкретно для Центральной Азии.
1. В случае дальнейшего ухудшения обстановки есть небольшая, но все же угроза неконтролируемого движения уйгуров из СУАР, в том числе в наш регион. Сейчас общая численность уйгуров – около 10 миллионов человек во всем мире. Из них более чем 9 миллионов проживают в СУАР, а также в крупных городах Китая. Уйгурская диаспора общей численностью 450–500 тысяч представлена во многих странах, но основная часть проживает в республиках Центральной Азии. Численность центральноазиатской диаспоры составляет приблизительно 350–400 тысяч, из них в Казахстане – 300 тысяч, Кыргызстане – 60 тысяч, Узбекистане – 50 тысяч.
2. Не меньшие сложности, в частности для Казахстана, может иметь судьба соотечественников в СУАР (это без малого 1,5 миллиона человек). Здесь проблема заключатся как в моральной ответственности Астаны за соплеменников, так и в том обстоятельстве, что китайские власти не сильно-то разбирают и различают уйгуров от других тюркоязычных и мусульманских этносов, проживающих на территории СУАР.
3. Нельзя исключать рост давления со стороны Пекина на некоторые центральноазиатские столицы. Давление может оказываться по следующими пунктам:
— необходимость официальных заявлений с признанием тезиса о едином Китае;
— требования публично осудить любые проявления национального сепаратизма и религиозного экстремизма, втягивание в дополнительные международные режимы, структуры, договора, призванные усилить общую ответственность и борьбу с этими явлениями. В прежние годы Китай сделал все возможное для того, чтобы региональные соседи сотрудничали с ним в сфере противодействия сепаратизму. В последние годы эта политика укрепилась, в том числе под эгидой ШОС;
— осуждение любых антикитайских действий в СУАР;
— обеспечение жесткого контроля за деятельностью уйгурских организаций на территории ЦА, выдача наиболее одиозных, на взгляд КНР, их представителей.
4. Возрастут риски нападения на китайские дипломатические представительства, компании в регионе. Тем более подобные прецеденты уже имели место, как, например, убийство китайского дипломата в Бишкеке в 2002 году. Это, в свою очередь, послужит лишним раздражителем в отношениях и усилит ответственность стран ЦА в обеспечении безопасности граждан и компаний КНР, работающих в регионе.
5. Определенную роль могут сыграть уйгурские диаспоры по всему миру. Они уже официально обратились за помощью в ООН, акции протеста против действий официального Пекина уже прошли в Турции, Бельгии, Норвегии, Голландии, Германии, Японии, Саудовской Аравии и т.д. Симптоматично, что некоторые их лидеры пытаются придать своему движению общетюркскую направленность. Учитывая локализованность уйгурского населения не только пределами КНР, со временем ситуация из сугубо внутренней проблемы КНР может перерасти в региональную, подобную той, каковой для современных Турции, Ирака, Ирана и Сирии является курдский вопрос.
6. При дальнейшем ухудшении обстановки в СУАР это будет иметь негативное влияние на торгово-экономические взаимоотношения республик региона и Китая. Сегодня взаимный товарооборот лишь Казахстана с КНР составляет 15 млрд долларов, львиная часть которого приходится именно на СУАР. При этом в трудном положении окажутся малый и средний бизнес, строительные компании, деятельность которых тесно связана с КНР, а побочный эффект может вызвать рост цен на всю продукцию «made in China».
7. Масштабы последних волнений в СУАР, их организованность позволяют предположить, что они могли быть организованы как третьей силой, так и многочисленными организациями самих уйгур, которые действуют за рубежом. Всего в мире насчитывается более десяти штаб-квартир организаций, ратующих за создание свободного от Китая Уйгурстана, большинство из них нашли пристанище на Западе. В случае нарастания напряженности это способно рикошетом ударить и по соседям.
Так или иначе, «уйгурская карта», как и «тибетская» (последние волнения были в прошлом году), может разыгрываться глобальными соперниками КНР, чтобы продвигать свои интересы. При этом сами манипуляции с экстремизмом и сепаратизмом превратилась в объект некого торга в нынешних международных отношениях. Один лишь пример: в 2002 году в Пекин с визитом прибыл заместитель госсекретаря США Ричард Армитидж с целью заручиться лояльностью Китая накануне войны в Афганистане. Операция против талибов подразумевала размещение американских военных баз в регионе в непосредственной близости от границ КНР. Реакция Пекина на эти телодвижения была предсказуемой. Но аккурат в преддверие приезда Армитиджа Вашингтон в качестве жеста «доброй воли» внес самую мощную уйгурскую группировку – Исламское движение Восточного Туркестана – в «черный список» террористических организаций. Китайцы были сильно раздражены военным присутствием под боком американцев. Но интересы поддержания стабильности в собственном Синьцзяне оказались в итоге выше.
8. Наконец, нельзя исключать попыток отдельных групп влияния по сращиванию уйгурского вопроса с экстремистским интернационалом в близлежащих регионах. Об этом уже сигнализируют факты, связанные с размещением части радикально настроенных элементов в Афганистане. Принимая во внимание перманентную напряженность в Ферганской долине, ряде других депрессивных и перенаселенных районов Центральной Азии, маргинализацию людей в связи с ущербной, на их взгляд, политикой местных властей, ухудшением социального положения, ростом безработицы, данная тенденция грозит появлением сплошной полосы экстремизма, начиная с Афганистана до СУАР.
Что касается иранских событий, то выше уже говорилось, что их влияние на регион ЦА менее значительно. Как и в случае с Китаем, власти исламской республики главную вину за произошедшее возложили на некие внешние силы, которые вознамерились подорвать стабильность и единство страны. Конкретика не озвучивалась, но по всему было понятно, что под «внешними силами» Тегеран подразумевал Запад, прежде всего США и Израиль. Полностью отвергать данную версию, разумеется, нельзя, однако массовость сторонников оппозиции говорит в первую очередь об углублении внутреннего раскола в ИРИ между религиозными консерваторами в лице правящего режима и либералами-модернистами в лице оппозиции. Достаточно сказать, что число участников выступлений только в столице достигло 100 тысяч человек, то есть это была крупнейшая со времен февральской революции 1979 года акция протеста.
Чем это грозит сопредельным регионам, в том числе Центральной Азии? Вариантов развития событий может быть несколько. Приведем наиболее вероятные (см. табл.).
Из представленных сценарии № 1 и 2 не несут серьезных и далеко идущих угроз для Центральной Азии, чего нельзя сказать про сценарий № 3, особенно принимая во внимание державный вес ИРИ, его большой авторитет в мусульманском мире, а также рецидивы иранского «ядерного досье». Впрочем, его вероятность крайне низка.
Между тем иранские события могут иметь концептуально иной вектор влияния на регион ЦА. Ведь что там произошло, по сути? Иранская оппозиция выступила прежде всего против авторитаризма. Она не просто выразила сожаление по поводу проигрыша своего кандидата в президенты, отчаялась или впала в уныние, а вывела на улицы сотни тысяч сторонников. В лице своего претендента на пост № 1 Мусави они голосовали за перемены. Хотя прежде бытовало мнение, что традиции неповиновения властям – это специфика Запада, но не Востока с его ментальностью, с его почитанием и уважением властей. Иранцы же, во-первых, развенчали этот миф, во-вторых, создали прецедент.