Туркменская «терра инкогнито»…

— Туркмения остается в значительной мере «терра инкогнито» не только для дальнего зарубежья, но и для ближайших соседей. После смерти Ниязова было немало самых разных прогнозов, вплоть до ожидавшейся революции, прихода к власти оппозиции… Уже очевидно, что ничего этого не произошло. Это, на наш взгляд, лишний раз подтверждает, что вне этой страны очень плохо представляют идущие в ней процессы.
— Это так, и надо заметить, что существует очень серьезная проблема непонимания их, что, в свою очередь, вызывает искаженные прогнозы и оценки. Это, наверное, для многих станет неожиданностью, но тот абсолютно негативный образ Туркменистана, который сформировался в общественном сознании во многих государствах, в том числе и в центральноазиатских, далеко не всегда соответствует действительности. В соседних странах в ответ на критику извне в их адрес за какие-то нецивилизованные действия всегда было принято говорить, что «в Туркменистане-то еще хуже, там совсем плохо». Это как бы снимало часть претензий в отношении этих государств. На самом деле многое из того, что делал покойный Туркменбаши, это действительно чудачества. Но далеко не все. И критика, которая накопилась за эти годы, часто была несправедливой. Ну, например, его обвиняли в том, что он создал министерство справедливости, и сразу вспоминали при этом Оруэлла… Но министерства с таким названием существуют едва ли не в большинстве стран мира, только они носят латинское звучание слова «справедливость»… Зоопарки с пингвинами в жаркой Туркмении – но это же делали и делают и властители нефтяных арабских стран, и никто не спешит по этому поводу блистать обличительно-публицистическими талантами.

— Наверное, с этим можно согласиться, хотя пингвинами чудачества не исчерпывались. Ну ладно, а что с экономикой? Эта сфера политики покойного президента действительно всегда была на периферии даже того небольшого внимания, которое уделяли его стране в нашем регионе. И с чем же пришел Туркменистан к моменту смены власти?
— Этот аспект заслуживает особого внимания. Вот в экономике Туркменистан при Ниязове создал заделы для возможной в дальнейшем очень продуктивной модернизации. Если сравнивать с Казахстаном, то Туркменистан во многом проводил даже более разумную политику. Ведь в Туркменистане основной объем добычи нефти и газа осуществляют не иностранные компании, а национальные. Например, иностранцы добывают только четверть от общего объема нефти. А остальное – национальная туркменская компания. С моей точки зрения, это положительный, а не отрицательный момент. Второй пример: общеизвестно, что многие, если не все, нефтедобывающие страны СНГ экспортируют за рубеж очень значительные объемы добываемой ими нефти. А вот в Туркменистане две трети добываемой нефти перерабатывается на своем НПЗ в продукты с высокой добавочной стоимостью и в дальнейшем реализуются на внешнем рынке с гораздо большей выгодой, чем это было бы при продаже сырой нефти. Кстати, нефтехимическую продукцию из Туркменистана покупают даже нефтедобывающие арабские страны. Известно, что те же страны СНГ, которые продают в основном сырую нефть, имеют сейчас планы по развитию нефтехимических производств. А в Туркмении уже много лет такой комплекс успешно развернут на базе Туркменбашинского, бывшего Красноводского, НПЗ. И выпускает продукты высокого качества. Также Туркменистан раньше многих озаботился переработкой природного газа в сжиженный и дальнейшим экспортом его. В настоящее время несколько тысяч тонн газа таким образом перерабатывается и экспортируется, в частности, в Иран.

— Вас никогда не обвиняли в апологетике туркменского режима?
— Нельзя не видеть очевидного, как ни относись к личности покойного. Ниязов, конечно, тоталитарными методами, но создал экономическую инфраструктуру, которая необходима для дальнейшего развития. Туркмения в целом в советские времена была одной из самых отсталых республик; и развитая дорожная сеть, десятки предприятий, которых никогда не было там, построено все это было при Ниязове. Во многих населенных пунктах, лежащих рядом с газопроводами и линиями электропередачи, не было ни света, ни газа. Туркменбаши это все дал. Для комплексной оценки и его роли, и ситуации, и перспектив страны в целом стоит заметить следующее. Сегодняшняя власть контролирует ситуацию в стране, и это говорит не только о тоталитарно-деспотическом характере государства, но и о том, что все-таки население Туркменистана поддерживает во многом действующую власть, наследницу ушедшего президента. И не только из страха возможных репрессий, но и потому, что в некоторых отношениях Ниязов дал населению больше, чем давала советская власть. И этот факт тоже надо признавать. Кроме того, что естественно для тоталитарного государства, он возвысил туркмен, и это тоже работает на отношение рядового туркменистанца к власти. Феномен Ниязова – он очень сложен, и здесь нет однозначных оценок.

— Но в политическом плане – каковы перспективы Туркмении? Может ли тоталитарное государство само, без внешнего нажима и внутренних потрясений, трансформироваться хотя бы в относительно, на уровне нашего региона, либеральную систему?
— Конечно, вопрос о политической сфере стоит отдельно. Но, с моей точки зрения, те события, которые произошли в последние месяцы, показывают, что перемены есть. Они, конечно, не столь революционны, но ведь никто не заставлял туркменскую элиту организовывать выборы так, как они были организованы. Вполне можно было поступить так, как поступал Ниязов – выставить одну кандидатуру проверенного товарища, к которому должны были перейти полномочия умершего Ниязова, дружно за него проголосовать. И все прошло бы… После смерти Ниязова открылись определенные перспективы для трансформации режима, который существует в Туркменистане. Трансформации, как вы заметили, «на уровне региона»…

— Иногда говорят о возможности внутриэлитного раскола в туркменской власти или даже о возможности политической активизации исламских настроений. Вы согласны с такой возможностью?
— Нет, не согласен. Все-таки туркмены достаточно мало религиозный этнос в сравнении со своими восточными и южными соседями. Да, исламская вера распространяет свое влияние, но не в радикальной форме. Государство ситуацию полностью контролирует, в том числе и в религиозной сфере – если уж они допускали, чтобы в главных мечетях помимо аятов Корана висели положения Рухнамы! А кроме того, эта ситуация типична для восточной деспотии: пока власть демонстрирует силу или угрозу ее применения, никто голову не поднимет. Вот если власть закачается… Это, в принципе, тоже возможно, поскольку нынешний вариант перехода власти многих внутриэлитных проблем не решил, но в то же время другого варианта быть не могло – Бердымухамедов тоже текинец, а текинцев там около 40%, и никакое иное племя или клан не может открыто бросить им вызов в надежде на стопроцентную победу.

— Говоря «Туркмения», вольно или не вольно, но всегда вслед за этим говорится «газ». Известно обостряющееся соперничество за контроль над его поставками, в которое включаются все новые сильные игроки. Что будет с проектом транскаспийского газопровода?
— Помните пословицу про синицу, которая в руках лучше, чем журавль в небе? Так вот сейчас власти Ашхабада держат в руках реального журавля, а в небе – синица. О чем речь? Ведущий торговый партнер Туркменистана – Российская Федерация, это несколько миллиардов долларов. Второй партнер – Иран с товарооборотом около 1 млрд. долларов. В Россию экспортируется 44 – 50 млрд. кубометров газа, в Иран – 10-14 млрд. Первая цифра обозначает объемы экспорта в прошлом году, вторая – планы на этот год. Вот это и составляет «тело журавля», большую выгоду, которую имеет Туркменистан. Транскаспийский газопровод предполагает мощность в 30 млрд. кубометров, то есть он будет меньше, чем экспорт на Россию. Кроме того, надо помнить историю прежнего варианта транскаспийского газопровода, возникшего во второй половине 1990-х годов и фактически оказавшегося похороненным из-за разногласий между Ашхабадом и Баку. И тогда планировалась пропускная способность в 30 млрд., но Гейдар Алиев настаивал, чтобы половина мощности трубы заполнялась не туркменским, а азербайджанским газом, что вызвало гневную реакцию Туркменбаши, и контракт не был заключен. И Турция, и в конечном счете США были тогда склонны в большей мере поддержать Азербайджан. Сама же идея этого газопровода тогда во многом возникла из-за того, что между Россией и Туркменией существовали заметные трения по поводу цены за поставляемый газ. Тогдашний руководитель Газпрома не совсем адекватно воспринимал своих партнеров в Ашхабаде, считая, что на них можно давить. Нынешняя российская политическая и бизнес-элита изменила свои отношения, и Россия первой пошла на повышение цены на закупаемый в Туркмении газ. А потом уже в качестве прецедента Ашхабад эту цену распространял на всех других контрагентов, в частности, на Иран. То есть сейчас ситуация другая, и есть возможность по долгосрочным контрактам (а контракты Туркменистана и с Россией, и с Ираном долгосрочны, рассчитаны на 25 лет) увеличивать цены и строить дополнительные ветки газопроводов, тем самым успешно конкурируя с идеей транскаспийского газопровода. Кроме того, в этом варианте труба должна была начинаться отнюдь не на Каспийском побережье Туркмении, поскольку в этом регионе в настоящее время нет доказанных запасов газа, достаточных для того, чтобы гарантированно заполнять эту трубу. Поэтому в том варианте транскаспийского газопровода, который был десять лет назад, и в том, который, вероятно, разрабатывается сейчас, предполагалось вести трубопровод через все Каракумы к восточным газовым месторождениям. А вот здесь, помимо вторжения этой идеи в сферу российских и иранских интересов она вклинивается еще и в интересы Китая. Как известно, в апреле прошлого года Ниязов в Пекине заключил соглашение о том, что к 2009 году будет построен газопровод на Китай с восточных месторождений. Поэтому того «журавля», которым Ашхабад уже обладает в виде подписанных контрактов с Россией и Ираном, он может и не променять на призрачную транскаспийскую «синицу». Во всяком случае, нужно очень постараться купить туркменскую элиту, чтобы запустить иной вариант развития событий, либо вмешаться в политический процесс, поставить своего ставленника, что, конечно же, чревато усилением рисков и вообще актуализацией вопросов безопасности во всем Центрально-Азиатском регионе.

— А будущность газопровода на Китай? Он ведь не в меньшей степени, чем транскаспийский, способен изменить в Центральной Азии многое, даже очень многое: баланс внешних сил влияния, направления поставок стратегических объемов углеводородов, внешнеполитическую ориентацию элит. Его долгосрочное влияние может оказаться серьезнее, чем прокачка газа через Каспий, учитывая, кто стоит за маршрутом на восток.
— Китайский газопровод планируется также на 30 млн. тонн. Полагаю, что к 2009 году, как это планировалось, построить его невозможно. Кроме того, опять-таки встает вопрос – а каким газом он будет заполняться? Соглашение, которое подписано в Пекине Ниязовым, содержит очень интересную формулировку. Там сказано, что если запасов газа, которые сейчас разрабатываются китайскими газовиками в Туркменистане, не хватит для заполнения трубы, то правительство страны гарантирует ее заполнение из других источников. А другие источники – это, в том числе те, которые обеспечивают поставки на север, в Россию. Туркменское руководство, постоянно заявляя о том, что оно сверхбогато газом, что в прошлом году якобы открыто новое крупнейшее месторождение с запасами 7 трлн. кубометров, в известном смысле блефует. Этот подстраховочный момент, содержащийся в соглашении с китайцами, показывает, что на все трубы газа может и не хватить.

— В известном смысле это напоминает ситуацию с проектами экспортных нефтепроводов в Казахстане.
— В общем, да. Конечно, борьба вокруг туркменского газа будет обостряться, и это не на пользу региону. Но у России есть здесь существенное преимущество. Во-первых, реально существующая труба идет в Россию и труба модернизируется. Во-вторых, отношения Москвы и Ашхабада улучшаются и в некоторых других сферах, например, образовательной. Все-таки некоторые из предвыборных обещаний Бердымухамедова начинают реализовываться. Например, его заявление о том, что туркменистанцы должны изучать три языка. А очевидно, что вторым-то будет не английский, а русский.