ЕВРОПЕЙСКАЯ КОММУНАЛКА

3 ноября, 2008

Абу Алиев

Совсем недавно понятие «Европа» рассматривалось в тесной привязке к термину «западный мир», в который вкладывался образ гомогенного и цельного ядра. Но последние события в мире, в частности глобальный финансовый кризис и война на Кавказе, возможно, обнаружили в нем серьезные трещины.

Ключевую роль в зарождении евроатлантического альянса после Второй мировой войны сыграли два фактора: геополитическое противостояние коммунизма и империализма, а также «план Маршалла», накрепко сковавший Западную Европу и Штаты. Хотя в Старом Свете уже тогда звучали призывы пойти по иному пути. Так, президент Франции Шарль де Голль предостерегал, что целью США с 1945 года является контроль над всей Евразией. Вашингтон стратегически стремился к разделению Европы, которая, по мнению де Голля, простиралась от Атлантики до Урала, включая Советскую Россию. В противовес атлантизму, продвигаемому Вашингтоном, этот выдающийся француз рисовал в своем воображении контр-стратегию, основывающуюся на франко-германском согласии и создании неамериканской Европы, отторгающей троянского коня атлантизма Великобританию. У Европы был путь к сотрудничеству с Советской Россией. Сотрудничая и двигаясь вместе, три больших европейских народа – французы, немцы и русские – могли бы положить конец американскому проекту мирового господства. Но последующий ход событий – конец голлизма, принятие Великобритании в Европейский союз, европейская экспансия на Восток, крушение СССР — в совокупности привели к упадку европейского проекта из-за его растворения в неолиберальной экономической глобализации и политическом равнении на Вашингтон.
С наступлением XXI века евро-атлантическая идиллия «дышит на ладан». США и ЕС по-разному начинают смотреть на происходящее в мире, преследовать отличные цели. При этом флагманы Старого Света стремятся к роли самостоятельного лидера, тем более что, во-первых, объединяя 25 стран с населением почти в 450 миллионов человек, четвертью мирового валового внутреннего продукта, Европейский союз с полным основанием может быть причислен к кругу глобальных экономик.
Во-вторых, наряду с экономическим фундаментом важным элементом лидерского потенциала Евросоюза является культурно-политическое влияние. Его масштабы сохраняют общемировой характер. Привлекательность европейских ценностей, например, «сработала» при формировании внешнеполитических воззрений первого и последнего президента СССР Михаила Горбачёва. Стремясь строить «общеевропейский дом» на основе одинаковой безопасности и при соблюдении политических прав граждан, Горбачёв фактически согласился с правом сателлитов СССР выбирать альянсы по своему усмотрению, а затем – после Венской встречи СБСЕ – признал примат международного права над внутренним. Это, в свою очередь, позволило политическим объединениям в государствах Варшавского договора требовать прямого применения положений международных документов. Европейские гуманистические ценности сыграли, таким образом, важнейшую роль в легитимизации антикоммунистической оппозиции в бывших социалистических странах, ускорив трансформацию последних и их бегство от Москвы.
Признанием высокого авторитета именно европейской традиции морали и борьбы за справедливость оказался факт размещения в Старом Свете международных судебных органов и трибуналов – Международного суда ООН, Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, Международного уголовного суда, Европейского суда по правам человека и других. Эти инстанции хотя и остро ощущают зависимость от США, тем не менее проявляют способность даже к нетривиальным акциям. Так, в апреле 2004 года в Международном суде ООН возоб-новилось судебное разбирательство по иску Сербии и Черногории против США в связи с актами военного вторжения НАТО на территорию бывшей Югославии и ущерба, нанесенного ей американскими военными.
Немаловажным инструментом культурно-интеллектуального воздействия стал в целом удачный интеграционный опыт ЕС. Именно он обусловил популярность интеграционных рецептов для многих неевропейских стран. Не секрет, что некоторая часть «европейского банка интеграционных идей» привлекает и лидеров СНГ.
Обратимся, в-третьих, к военно-политическому потенциалу ЕС. Он имеет сложную структуру, существуя сразу в трех «ипостасях»: национальных государств, собственно Европейского союза и военно-политического блока НАТО. Великобритания и Франция обладают ограниченным, но действенным потенциалом ядерного сдерживания. Германия наряду с двумя упомянутыми державами, а также Италией и Испанией располагает достаточно крупными и эффективными обычными вооруженными силами. Целый ряд средних и малых членов ЕС имеют компактные, но весьма хорошо оснащенные армии. Эти силы способны самостоятельно обеспечивать оборону национальной территории соответствующих стран и при необходимости вливаться в состав международных контингентов для решения миротворческих и полицейских задач среднего уровня интенсивности. При этом наличный потенциал вооруженных сил не позволяет ни одной из европейских держав претендовать на глобальное лидерство.
Вывод об относительной слабости военно-политического потенциала применим и в отношении Европейского союза в целом, о чем можно более или менее адекватно судить, сложив военные показатели государств ЕС.
Вот почему наиболее ощутимое военно-политическое влияние в мире Евросоюз способен оказывать посредством НАТО, куда с мая 2004 года входят 19 из 25 членов ЕС. Но использование ресурсов альянса подразумевает одобрение главной инстанции США, поэтому, подкрепленный американскими ресурсами, ЕС внешне может выглядеть более убедительной военно-политической единицей – однако в той мере и до той поры, пока его внешнеполитический курс не будет расходиться со взглядами Вашингтона.
В-четвертых, ЕС эффективно использует на международной арене свой организационный ресурс путем участия в многочисленных общемировых и региональных организациях, режимах, диалогах, форумах и т.д. Успевшему вырасти и приобрести опыт аппарату чиновников Евросоюза близка логика многостороннего взаимодействия, подготовки и выработки решений на их основе. Чиновники ЕС способны более умело использовать оргресурс, чем функционеры правительств крупных национальных государств, склонные к чересчур «прямолинейным» методам отстаивания своих позиций.
Сложилась и устойчивая практика регулярных встреч между высшими должностными лицами Евросоюза и правительствами ведущих держав – США, России, Китая, Канады, Японии и Индии. Они, как водится, проходят по протоколу встреч на высшем уровне, что постепенно выводит руководителей ЕС к высшему международно-политическому статусу, приравниваемому к статусу глав суверенных государств.
Опираясь на наличный оргресурс, ЕС напористо приспосабливает условия сотрудничества со странами-партнерами к особенностям собственного законодательства, деловой практики и политических ценностей. Тем более что как у крупнейшего в мире торгового блока в руках Евросоюза мощный рычаг влияния, сразу 25 голосов в ВТО, соответственно, огромные переговорные преимущества. Он может легко добиваться выгодных ему уступок от государств, претендующих на членство в организации.
Наконец, в распоряжении Европы набор гораздо более гибких инструментариев, чем практикуемая США «грубо-прямолинейная» проекция военной силы. В этом состоит еще одно важное отличие характерной для ЕС «стратегии мягкого лидерства».
И, тем не менее, ориентируясь на лидерское положение в мире, ЕС с каждым годом испытывает все большие трудности в координации и действенном использовании имеющегося потенциала. Глубокие разногласия в связи с политикой США и Британии в отношении Ирака в 2003—2004 годы в очередной раз показали ограниченность возможностей ЕС действовать на международной арене в качестве цельного организма.
В отличие от механизмов в национальных государствах, институты ЕС не могут в достаточной степени легко и быстро обеспечивать концентрацию ресурсов на нужных направлениях внешнеполитической деятельности. С данной точки зрения основная проблема исходит из рутинного процесса принятия решений, в ходе которого приходится согласовывать мнения 25 (!) входящих в Евросоюз национальных государств. Управляют этим объединением как межгосударственные институты (Европейский совет и Совет министров ЕС), так и наднациональные органы (главный из них – Европейская комиссия). Загвоздка в том, что с момента рождения они обрели собственные интересы, зачастую противоречащие устремлениям самых крупных и влиятельных государств-членов. Большой помехой на пути принятия согласованного внешнеполитического курса ЕС стало осторожное отношение национальных правительств к передаче своих полномочий наднациональным органам, а с другой стороны – расхождения между партнерами по Евросоюзу во внешней политике, подходах к конкретным международным вопросам.
Так, Франция и Германия – основоположники европейской интеграции – являются наиболее активными сторонниками координации международной деятельности Союза. В отличие от них, скажем, Великобритания, Дания и Нидерланды выказывают сдержанность, опасаясь противопоставить политику объединения США. Еще более настороженно эти государства, а также нейтральные Ирландия, Австрия, Швеция, Финляндия воспринимают проекты относительной «автономии» ЕС в области обороны и безопасности. По их мнению, подобные проекты способны нанести ущерб «трансатлантической солидарности».
Разнобой в подходах еще более усилился после приема в 2004 году в состав Евросоюза десяти новых членов. Многие из них в своей политике безопасности стали ориентироваться на Вашингтон сильнее, чем на Париж или Берлин. К тому же в деле военного строительства страны Центральной и Восточной Европы гораздо больше ориентированы на сотрудничество в рамках НАТО, нежели с ЕС.
Таким образом, гигантский потенциал, с одной стороны, и внутренняя рыхлость, неповоротливость в действиях — с другой, предопределяют уязвимость Союза.
Да, в Старом Свете все настойчивее ведутся разговоры о необходимости выхода из тени заокеанского куратора. Теперь она ратует за многополярный мир. Именно это имел в виду когда-то президент Франции Жак Ширак, характеризуя США как «гипердержаву». Аналогичные настроения сильны в Германии и Испании. Не случайно с начала 2000-х европейские столицы прилагают акцентированные усилия по изменению баланса сил внутри ОБСЕ и НАТО в свою пользу. С пробуксовкой, но крепнут позиции ЕС как наднационального органа. Помимо стабильных взаимоотношений с Россией укрепление институтов европейской безопасности в Кавказском и Центрально-Азиатском регионах призвано стать одним из ключевых пунктов. В практической плоскости это означает превращение южных частей СНГ в своеобразный «пояс стабильности», отделяющий благополучную Европу от потенциальных угроз со стороны мусульманского мира. Примечательно, что сами европейские аналитики уже указывают на регионы, где назревает столкновение интересов с США. Это франкоговорящая Африка, Юго-Восточная Азия, Средний Восток, Центральная Америка, Каспийский регион.
Пока же серьезной помехой в деле выработки европейского стратегического единства выступает «размытость» векторов внешнеполитических интересов стран ЕС. Так, например, в Северной Европе — Швеции, Дании и Голландии — уже давно отвыкли мыслить глобальными категориями, ставя во главу угла приоритеты узконационального профиля. Утраченное ощущение причастности к большой политике наряду с другими факторами даже обусловили рост ксенофобии и неофашизма.
Большие проблемы между тем наблюдаются и на юге континента. В Испании, в частности, превалирует мировоззрение, в корне отличающееся от остальной Европы: вне европейского материка на испанском языке говорят 400 миллионов людей, и для Мадрида Латинская Америка – район приложения главных своих усилий, традиционной экспансии испанской цивилизации. Расхожей позиции придерживаются также в Риме, извлекая дивиденды из партнерства со Штатами, хотя географическое положение Апеннинского полуострова диктует целесообразность поддержания по меньшей мере стабильных отношений с мусульманским миром. Активное участие Рима в агрессии против Ирака, вопреки очевидным национальным интересам, означает отсутствие у Рима автономности на международной арене. Что касается стран Восточной Европы, то их приобщение к западноевропейским стандартам потребует значительных времени и дотаций, также не предрасполагая к скорой самостоятельности. Наконец, вступление Турции в ЕС может подавно привести к триумфу центробежной тенденции, вплоть до крушения Союза.
Понятно, что сплоченная, а главное — самодостаточная Европа – последнее, чего желают за Атлантикой. В той же войне в Ираке в 2003 году Штатам не удалось бы заручиться общественным мнением даже среди американцев, выступи Европа против единым фронтом. В недавней войне на Северном Кавказе в стремлении приструнить Россию Вашингтон также был вынужден постоянно апеллировать к мнению европейских партнеров. Поэтому консервация дезинтеграции в Старом Свете обещает оставаться на обозримую перспективу краеугольным камнем в политике Белого дома. В этом неоценимую услугу может оказать Лондон – главный блюститель англо-саксонских интересов в Европе, плюс новоиспеченные члены ЕС в Восточной Европе, также как Польша, Румыния и республики Прибалтики, которые сильно преданы дяде Сэму.
Получается, что под единой Европой можно подразумевать сегодня только Францию и Германию, у остальных просто отсутствуют воля и интерес к осуществлению альтернативного миропорядка. Европейская интеграция продвигается со скрипом. Кризис, разразившийся в 2005 году вокруг принятия единой конституции ЕС, выплеснул наружу целый ворох проблем. Принципиальная среди них — неготовность рядовых европейцев делегировать всю полноту власти чиновничьему аппарату в Брюсселе. Как и при любой из форм многосторонней интеграции, каждый из участников ЕС стремится получить больше льгот и привилегий, не поступившись национальным.
В иерархии долгосрочных стратегических интересов Парижа и Берлина Евразия и, особенно, близлежащее пространство СНГ имеют непреходящую ценность. Речь идет не столько о сырьевом и энергетическом компонентах, аспектах, связанных с обеспечением безопасности. Постсоветские страны потенциально способны превратиться в связующее звено между консолидирующейся Европой и динамично развивающейся Азией.
И здесь Россия — особая величина. Европейцы в лице ее флагманов – Берлина и Парижа — питают большие надежды на кооперацию. В Кремле лишь приветствуют этот процесс. Ставшие с приходом Владимира Путина регулярными саммиты «Россия-Германия-Франция» есть наглядное тому подтверждение. С другой стороны, в своем привычном сознании европейцы пока продолжают воспринимать Россию с определенной долей опаски. И это не просто наследие «холодной войны», но и элементы русофобии, котоая началась с Наполеона, продолжалась сторонниками либерализма и марксизма, развивалась при Гитлере и заканчивалась Ватиканом. Это и влияние могущественного проамериканского лобби в Старом Свете. В случае смычки интересов между полюсами крупнейшего континента США рискуют оказаться в роли «третьего лишнего». Россия гораздо ближе к Европе, чем Америка, теснее связана историческими, культурными и мировоззренческими категориями. От того, насколько Москва сможет вписаться в общеевропейский вектор развития, будет зависеть действительно многое.
На данный же момент политику Евросоюза начала 2000-х можно охарактеризовать как «протостратегию». Старый Свет далек от той степени кондиции, чтобы эффективно распоряжаться внушительными ресурсами. Соответственно, ему придется соизмерять свои шаги прежде всего с США, а также Россией, иными центрами влияния. А учитывая неутешительные итоги референдумов по конституции ЕС, рассчитывать на скорое появление Соединенных Штатов Европы вряд ли имеет смысл.