Прямо по Толе би

Елена Невердовская

Алматы из окна машины, и не только

Последнее время, когда хочется поделиться впечатлениями, то посылаются мегабайтами фотографии. Но, как показывает опыт, фотографий недостаточно. Еще нужны слова. На слова, однако, нужны время, силы и желание. С последним вроде все в порядке. Первых двух стойко не хватает. Но с недостатками принято бороться.

Стало быть, борьба с собой.

Здесь хочется нарисовать сетевую улыбку, и обратиться опять к Джеку Воробью, поймала себя на том самом „слоге и дыхании“. А ведь собиралась совсем о другом.

О своей родине, Алма-Ате. Бывшей столице, современной Алматы. Мне не трудно привыкнуть к новому названию, потому что тень тополей, вязов и карагачей уже не та, звука арыков уже не слышно. Все перекрывает шум машин, голоса автобусных зазывал. И много других чужих звуков. Пение муэдзина, к примеру.

Что Алматы отличает от Алма-Аты, так это темп жизни. Все спешат, бегут, летят, суетяться. Правда, машины, воспитанные дорожной полицией, не носятся, а перемещаются медленно, но верно. К цели. К будущему. К достатку и счастью. В пробках они не стоят. Они тоже едут, хотя медленнее и спотыкаясь (это про машины), добродушно ругаясь (это про водителей). Но все же: все движется вперед. И, что удивительно, по мобильникам никто не разговаривает, нет этой милой русскому сердцу музыки звонков и знакомого вечного вопроса „ты где?“ Если раздается звонок, то часто слышится совсем другой вопрос: „ты на телефоне? Куда перезвонить?“

Я – нет, я на мобиле, в чужой машине, в чужом городе. И в чужом темпе, как в фильме. И мне нравится этот город, эти люди, этот фильм. Я горда, что это мой город и что – он принимает меня за свою. Даже спустя 25 лет.

„Ну что, соскучились там по казахским рожам?“ — спросил водитель-казах. Конечно, соскучились. Ведь не зря же ездили есть-готовить бешбармак с друзьями, 275 км туда, 275 км обратно, в один день (и это при европейской, не казахской цене на бензин!). Я ему так и сказала, только про бешбармак не стала рассказывать. Он поверил. Если б заранее не знал ответ, не спросил бы…

У меня там совершенно не было времени. Жила в Тастаке, когда-то это было селом, в моем детстве – окраиной города. Сейчас – удаленная от центра часть, но далеко не край, которую пересекает не одна нагруженная в часы пик трасса. Не имея времени и четкого графика, ехать на автобусе бессмысленно, потому как схем нет, все текуче, зазывалы-кондукторы, висящие на подножках не имеют времени и желания толком что-то объяснять. Поэтому надо было отойти пару метров от остановки, едва-едва приподнять руку и – тут же останавливалась вереница машин. Если первый воодитель качал головой, то второй обязательно соглашался на предложенную цену. Особенно, если наши марштуты совпадали, „прямо по Толе би“, к примеру… Наверх к горам почему то стоило дороже… Странное дело, как-будто все только и двигались, что по горизонтали.

Для тех, кто не знаком с Алма-Атой: тут есть понятие верх-низ, то есть – к горам и от гор. А вот как определяется горизонтальные направления – восток-запад, право-лево – я уже не знаю.

Почему я так много пишу про машины? Потому как я ездила часто, иногда по 6 раз в день. И это было большим удовольствием, это было кино. Сериал. Никогда нельзя было заранее знать, что за водитель сидит за рулем и как будет развиваться разговор. А разговор завязывался непременно. Избежать было почти невозможно. Ведь они не были таксистами, а горожанами, спешащими по делам и желающими отбить бензин с помощью попутчиков, или частниками, зарабатывающими на хлеб насущный в большом городе.

„Нашли кого тормозить! Вы бы хоть на номера смотрели! Машина же из Чимкента!“ — возмущался один водитель, который взялся меня везти „прямо по Толе би“, в ответ на мое замечание, что первый не знал, что такое Тастакский базар. Алма-атинцы знают. Старые и молодые, все. У них просто топонимический справочник в голове: старые и новые названия улиц и площадей.

Что касается моих алма-атинских фотографий: среди них нет ни одной из окна автомобиля, тем более автобуса. Все снимки сделаны во время кратких остановок. Допустим – поход за куртом на базар. Или — 10 минут по улицам района, в котором я когда-то жила: бывший проспект Ленина, нынешний Достык (кажется), бывшие Карла-Маркса, Шевченко, как тогда, так и сейчас – Фурманова. Современный город с развязками, новыми высотными домами, новым трамплином на холмах я видела из окна машин. Я практически всегда брала с собой мою тяжелую камеру, иногда совершенно напрасно — не было времени. Нужно было двигаться в темпе города. Все успеть за две недели.

Утро, пробки. Еду в чужой машине: „Если в час пик хотите куда-то успеть, планируйте всегда час сверху. Куда бы Вы не ехали. Особенно в дождь. Ведь кто тут ездит? Они же все ездить не умеют, права купили. А чуть асфальт мокрый, не говорю уже про снег – и все!“

Утро. Торможу машину. „Да, вот ведь пешеходы, какие разбалованные стали. Нет, чтобы толпой собраться и вместе улицу перейти. Нет! Они будут медленно по одному переплывать, назло маашинам. Вот чимкентский пешеход не то, что алма-атинский! Они там зайцами бегают, на проезжую часть ступить бояться!“

Тема поведения пешеходов очень животрепещущая для водителей машин. С того момента, как ввели нечеловеческие штрафы за „непропуск пешехода“ и многие подобные нарушения, прошло уже много месяцев. Дорожные полицейские слезли с деревьев. Как я поняла, было время, что они там прятались и нападали на нарушителей-водителей в самых непредсказуемых местах. Теперь они пересели на машины, вооруженные камерами и следят за всеми видеоглазом и, опять-таки, в самом непредсказуемом месте могут застукать. Но жестокие наказания „тенге“ воспитали водителей. За все время присутствия в Алматы только один русский водитель посмел выкрикнуть, когда мы с тетей переходили дорогу, „Ну побыстрее, буренки!“ Все остальные пропускали молча.

Пристегиваться алма-атинских водителей тоже приучили, правда, только на передних местах. Сзади можно сидеть без ремней, что очень тревожило Арсения, моего сына. Когда ему удавалось находить ремень безопасности, он пристегивался со вздохом облегчения.

Арсений с первого же дня рвался смотреть город. Очевидно, для него это – экзотика, сравнимо с Китаем. В первую прогулку я ему показала школу, где учился его дедушка. Предложила, не хочет ли посидеть на уроке – из любопытства. Увидев детей в форме и белых рубашечках, Арсений отказался. Самым большим открытием для него стали горы. Когда в перспективе улице в дымке я ему показывала Большой Алма-Атинский пик, он долго не мог его увидеть. Просто потому, что не там смотрел. Надо было выше. Рожденный на равнине никак не мог ожидать, что заснеженные горы стоят над городом. В тот же день Арсений смог увидеть их вблизи, взять в руки старый зернистый снег, провалиться под лед – на Чимбулаке. Теперь надо произносить: Шымбулак.

Потом мы проходили мимо моей школы, видели в окно машины мой детский сад. Школа теперь гимназия, некогда желтое побеленное здание отделано ракушечником, но выглядит по-прежнему очень старым. Детский сад выкрашен, площадка со всякими качелями, каруселями, беседками блестит, как только что установленная. Как, впрочем, площадки всех детских садов в Алматы, которых очень много. Во время одной из моих встреч, мне в качестве ориентира назвали детский сад. Так вот на пересечении тех улиц было целых три, ориентир не сработал, искала очень долго.

Но сильнее, чем блестяще отремонтированные детские сады, меня поразила чистота в городе. Не то, что бы там не сорили. Сорят, еще как! Но там убирают, метут, поливают. Деревья выкрашены белой известью. Да, и метлы и веники продаются на каждой свободной площадке. И не только в городе. 180 км на Восток: даже в бедной уйгурской деревне, последней перед Чарынским каньоном, все тополя побелены, все дороги выметены, покосившиеся заборы выкрашены в голубой или синий цвет. 200 км на Запад, вплоть до Кордая на кыргызской границе: деревья побелены, дороги выметены. И на границе пограничники в белых рубашках и с вежливыми улыбками. И в туалете на Кордае надпись: „ноги мыть запрещается. Штраф 1000 тенге“. С одной стороны – видно стремление народа к чистоте (вымыть ноги, прежде чем ехать в город), с другой – борьба с людской темнотой и невоспитанностью (кто же моет ноги в умывальнике!).

По другую сторону от границы, на кыргызской границе находится село Ленинское. Кыргызские пограничники носят форму цвета хаки, как в бывшем СССР, и грубят так же, как в бывшем. И не выметено, и не побелено. И все дорожные щиты и знаки 20-летней давности.

Вот что значит, есть нефть, или нет нефти.

Зато – Бишкек похож на Алма-Ату моего дества. Тенистые слегка пыльные улицы, едва проглядывающие через листву серые пятиэтажные дома. Неторопливые и приветливые люди.

В Алматы приветливых – не сосчитать. А вот неторопливых уже практически не обнаружить.

Вечером торможу машину, казах-водитель меня весело поздравляет с Пасхой: „Христос воскрес!“ — так, кажется у вас принято говорить?“ Да, — отвечаю, — а что это вы такие бодрые? Понедельник, вечер, а у вас как выходной?“ Тут мне рассказывают все: и о жене-кореянке, и о корейском новом годе, о газете объявлений, хозяином которой водитель по имени Нурлан является, и о сестре, которая в этой газете работает, и о том что он военный, сейчас в отпуске, и что он всегда берет пассажиров, чтобы заработать себе на бензин или на сигареты или на конфеты жене. Под конец нашей поездки он читает наизусть стихи Омара Хайяма и Есенина.

Прощаемся на нынешней Толе би, угол прежней Рудневой.

Сажусь в машину, водитель похож на араба. Темное лицо, густые брови. Замечаю арабскую вязь на открытке, подвешенной на зеркале вместе с оберегами и прочими штуковинами. „Вы знаете арабский,“ — спрашиваю. „Нет, это сутра, — и добавляет ни с того ни с сего, — я уйгур. Но меня все зовут Брежневым за густые брови. Я служил в армии в 89 году на Дальнем Востоке. Так я был единственным уйгуром в части. До меня был еще один в 86. Меня спрашивают, а что за народ такой? Я говорю: в горах живем, ничего не знаем. Вот на равнину спустился, меня поймали и в армию отправили… Людей едим… И ведь смотрели так, как будто боялись не поверить“. Мы с ним говорим о времени и об истории. Про армию – это так, присказка. Тема: слава древнего уйгурского государства…

Я тогда ехала в музей изобразительных искусств на встречу. В офисе научных сотрудников,

не знаю, какого отдела, правда, застала теплую кампанию: чай, кофе, угощения. Сразу спросили, какое впечатление произвел город. Ответила: люблю на машинах ездить, рассказала про уйгура со временем. Сотрудница музея Камилла Витальевна Ли на это заметила: „Конечно, кому как не ему о времени говорить, с его двухтысячелетней уйгурской историей“.

Вообще, историей, точнее, историей города и местности вокруг, все очень озабочены. Точнее ее наполнением: когда я училась в школе, история начиналась где-то с момента основания станицы Верный. До того момента – темные века. Сейчас все отодвигается дальше и дальше вглубь времени. Особенно это становится очевидным во время экскурсий к различным достопримечательностям, о которых мы раньше и мечтать не могли. Раньше – это в нашем детстве. Потому как достопримечательности очень удалены от самого города. Поле, на котором Раимбек выиграл сражение против кокандцев (это если я ничего не путаю), буддийские святилища и многое другое – более 60, 100, 150 км. Плохие дороги, старые немецкие секонд-хэнд-автобусы. Благодаря такой экскурсии я видела – опять-таки, из окна автобуса – скифские (сакские) курганы. Представьте ландшафт: степь и 63 кургана, возраст – более 2 тысяч лет назад. Там был найден знаменитый Золотой человек.

Торможу машину. Торгуемся. Водитель соглашается везти за 400. Говорим о судьбе. Кысмет, кизмет, кызмет – это из турецкого. У казахов другое слово, не помню. Говорим о смерти и загробной жизни. У меня только 500, у него нет сдачи. Судьба.

Как-то очень длинно получилось. Для комментариев к фотографиям. Надо поставить точку. В завершении могу только добавить: жить в таком темпе, как живет город, трудно. Но есть, чему позавидовать. Молодость страны, дерзость, смесь хвастовства, высокомерия – с неуверенностью и неловкостью, лень и отсутствие лени, труд, стремление к лучшей жизни, ирония по отношению к себе, юмор, гордость, честь.

Я горжусь, что я оттуда родом.

• 92
• 89