Сколько людей вышло на работу в Алматы

Советские девушки-комсомолки, чистые, наивные, искренние, рвались на фронт. А вернувшись с войны, фронтовички признавались: «Не женское это дело – воевать».

Фронтовичка Мария Ивановна Юшкина и Генрих Христианович Позен поженились поздно: обоим было под 40. Этому были причины. Она сразу после школьной скамьи ушла добровольцем на фронт, он тоже воевал, но очень скоро военнослужащих-немцев стали выводить из рядов Красной Армии.

Вернувшись с фронта в 1945 году, Маша Юшкина поступила в Алматинский юридический институт. И это тоже было не случайно. Прежде чем попасть на Второй Белорусский фронт, она проходила курс молодого  бойца в Красноводске. И там ее обвинили в воровстве. Навет был столь жесток и несправедлив, что у Маши появились мысли о самоубийстве. Но пока она находилась под стражей, воровство, к счастью или несчастью, повторилось.

— Пройдя через допросы, этот случай мама называла самым страшным в своей жизни. Именно тогда она решила, что если останется живой, то обязательно станет юристом, — говорит их дочь Галина Обуховская.

После окончания института  Марию Юшкину направили  прокурором в Кокчетавскую область.  Работа, которой она отдавала и душу, и сердце, не оставляла ни минуты свободного времени. Вернулось ей это уважением не только коллег, но и тех, против которых она выступала с обвинительным заключением. Про нее говорили, что она может найти подход к душе любого заключенного. Девушка-прокурор, бесстрашно заходя в камеры, могла успокоить готовых устроить дебош заключенных. Был случай, когда сбежавший было зэк, вернулся, боясь подвести прокурора. А однажды судья не передала вовремя приговор к исполнению и он затерялся. И осужденный стал каждый день ходить к зданию, где располагались суд и прокуратура. Тогда прокурор взяла  ответственность на себя: выйдя к нему, она сказала: «Забудь про приговор, и больше сюда не приходи».

Ее заслуги были замечены очень быстро: через три года Марию Юшкину перевели в столицу. Скоро на ее прокурорском кителе появились три звезды и она стала старшим советником юстиции.

 А что касается личной жизни… У Маши до войны был парень. Он погиб на фронте в первые же дни. После войны желающих быть рядом с ней всегда было много – красотой бог ее не обделил. Но она долго не могла забыть свою первую любовь. А когда оглянулась, свободных сверстников уже и не осталось, женатых же автоматически исключала из списка своих поклонников.

С немцем Генрихом Позеном Маша познакомилась в гостях у старшей сестры. Очередной муж Тони Юшкиной (она в отличие от младшей сестры часто и охотно выходила замуж) был немцем. У Тимофея оказался не женатый старший брат. Генрих закончил всего четыре класса, но сметливый  и умный от природы, после войны стал фактическим главным инженером Чуйской железной дороги на алматинской автобазе «Дорводстрой» работал начальником цеха, который все время внедрял множество рационализаторских предложений. А женился поздно потому, что не каждая девушка решалась всерьез связать судьбу с немцем – все помнили войну. Вот и Маша Юшкина тоже все говорила: «Лишь бы не немец», а жизнь распорядилась по-своему. Тем более, что Генрих был хорош собой (дочери вспоминают, что отец, рассказывая о своей молодости, бравировал: «Щелкал каблуком — и красавицы выстраивалась в очередь»).

Веселый, непосредственный и независимый от природы человек, он часто шокировал соседей своей неординарностью. По дому и во дворе, приводя в изумление советский люд, боявшийся обнажить руки выше локтя, расхаживал в шортах, и вообще любил яркую одежду.

Его жена, прокурор Мария Юшкина, в эпоху всеобщего дефицита на вопрос коллег: «А какая у вас мебель?», отвечала: «Как у Петра Первого». «Это как?» — переспрашивали ее. «А такая – самодельная» — говорила она.

— Папа делал все своими руками — и кровати, и тумбочки, и шкафы — не только потому, что денег у нас всегда было  в обрез, — он просто был мастер на все руки, и  ему это доставляло удовольствие, — вспоминает Галина. — Он и соседям, и родственникам чинил сломанные вещи. Они с мамой были рядом почти полвека. А ведь мама не скрывала, что вышла замуж по необходимости – мечтала о детях. Потом, я думаю, появились и чувства, но она никогда не говорила о них (как и все, наверное, прокуроры, была очень сдержанной), а вот папа не скрывал их. Имя мамы – Машенька – не сходило у него с языка до последнего часа.

Выброшенные военные билеты

19 мая алматинке Александре Масюре исполнилось бы 98 лет. Она не дожила до 95 лет всего полгода. Незадолго до смерти ветеран Великой Отечественной войны сделала неожиданное признание: «После войны нас, девушек-фронтовичек, называли ППЖ – полевая походная жена. Это было так обидно!».

… Сашу Ларину (девичья фамилия Александры Ильиничны) призвали в армию весной 1942 года. Когда началась война ее семья жила в Джамбуле.

—   В тот день, 22 июня, артисты, приехавшие к нам с гастролями с Украины, играли в железнодорожном клубе спектакль «Мачеха», — вспоминала фронтовичка. —  Вдруг занавес закрылся и со сцены прозвучало: «Война!». Это было так страшно! Пока с подружкой шли домой, все оглядывались по сторонам. Казалось, что кто-то подглядывает за нами. 

Вскоре меня, как военнообязанную (после окончания техникума связи я работала телеграфисткой и у меня был военный билет), отправили на шестимесячные курсы медсестер. После их окончания добровольно ходила дежурить в госпиталь. Под него переоборудовали тот самый железнодорожный клуб, где объявили о начале войны. Теперь здесь лежали раненые бойцы. А в апреле 1942 года меня вызвали в горком. На вопрос, не желала бы я идти защищать родину, с готовностью ответила: «Конечно!». Через неделю пришла повестка, и нас, 20 девочек из Джамбула, отправили в Красноводск (город-порт на Каспий, сейчас носит название Турменбаши), где мы заменили роту, ушедшую на передовую.

После кратковременного обучения военному делу и принятия присяги, нас разделили по постам и мы приступили к делу – охраняли местность от налетов вражеской авиации. Я служила радисткой, подружка Машенька Юшкина из Алма-Аты — наблюдателем. Она опознавала тип самолета по звуку, по оперению, по курсу, а я передавала информацию в часть.

«Когда Бостандыкский район Алматы отмечает День Победы, поздравить фронтовиков приходят курсанты из военных училищ. Среди них немало девочек. И до того на них трогательно смотреть! Они все — в военной форме с иголочки, в туфельках, с бантами. А нас, помню, постригли под расческу, выдали форму, где женской была только юбка, и дали приказ – за ночь подогнать ее под свой размер. Бюстгалтеры интендант перебросил через веревку: «Выбирайте сами». Но женщина и на войне остается женщиной. Перешивая мужские трусы под женские, мы из красного уголка унесли скатерть, и, разрезав ее на ленточки, сделали окантовочки, чтобы казалось понаряднее. Сапоги тоже выдали мужские. Мы жили на втором этаже, а командующий состав — на первом. И вот как утро, так политрук, услышав наши шаги по скрипучему деревянному полу, кричал: «Старшина, загони своих баб в море!».

Потом сапоги заменили присланными союзниками ботинками-черчилльками. Если  носишь 35, то берешь 40 размер, потому что в подъеме они были низкие.

Это сейчас рассказываешь так, как будто ничего особенного в этом не было. А вспомнишь! С ружьем в руках, в полной амуниции (скатка, перекинутая через плечо, шинель, кружка-ложка и котелок) по 40-градусной жаре бежишь на вершину горы или несколько километров, растирая коленки в кровь, ползешь по-пластунски по колючкам к морю. А кому что скажешь? Не принято было тогда жаловаться, дисциплина для бойцов обоего пола была одинаковой.

Но что такое настоящая война мы почувствовали только в начале 1944 года, когда нас в составе Второго Белорусского фронта отправили на передовую. Уже в дороге началась бомбежка. Первое боевое крещение мы получили в городке Новозыбково. Однажды ночью здесь началась страшная бомбежка. Ни одному человеку тогда не удалось уйти в лес — город был освещен фонарями как днем, вражеские самолеты, сбрасывая бомбы, пролетали над ним бреющим полетом. Мы находились в это время в лесу, отсиживались в землянках и окопах. Рядом был расположен аэродром, возле него — цистерны с бензином. Страшно представить, что могло бы случиться, если бы туда попала хоть одна бомба!

Наутро, собственно говоря, города уже не было. Городское кладбище тоже было разворочено – на его месте зияла огромная воронка. Ночью мы видели, как вылетали из могил гробы, а наутро нас мобилизовали собирать трупы для захоронения. Эта страшная картина до сих пор перед глазами, а тогда мы с неделю не могли ни есть, ни спать.

После разгрома Новозыбково нашу часть перевели в Бобруйск. Там уже не было войны, но мы все равно несли службу — следили за каждым самолетом, и своим, и вражеским.

День, когда прозвучало слово «Победа!», я не забуду никогда. Даже сейчас, когда вспоминаю это, мороз по коже пробегает. В ту ночь я дежурила. Было жарко, и я, сняв форму, осталась в белье. Вначале было тихо и вдруг слышу в наушниках стрельбу и крики: «Победа! Победа!».

Весть о капитуляции врага пронеслась по части мгновенно. Когда я в чем была, то есть почти нагишом, выскочила из радиостанции, уже отовсюду слышалось: «Победа! Домой!». На меня кто-то набросил шинель. Все целуются, обнимаются, плачут.

Первый день без войны запомнился еще тем, что мы пошли на танцы. Кружась друг с другом, высокомерно оглядывали с ног до головы местных девчонок. Мы, фронтовички, немного их презирали. «Подумаешь, накрасилась,  платье крепдешиновое одела, а давай наступим ей на туфлю сапогой» (сказать «сапогой» могли только мы, это был особый шик). Нет, мы им не завидовали, просто мы, что там говорить, огрубели слегка на войне.

А демобилизовалась я только в августе — надо было подготовить радистов-новобранцев.

При этих словах Александра Ильинична не сдерживала слез.

— Мы перенесли такую тяжесть, а вернулись домой — и ощутили на себе презрительные взгляды. Это потом нас стали почитать, как героев, а первые годы поле войны многие из нас скрывали свое военное прошлое, мы стеснялись рассказывать о нем и выбрасывали свои военные билеты, потому что нас называли ППЖ – полевая походная жена. Это было так обидно! Конечно, мы все были разные, но из нашей части ни одна девушка не уехала опозоренной. Мы честно несли свою службу. Удостоверение участника Великой Отечественной войны я восстановила только в 70-х. Запрос сделали в архивы Москвы, оттуда пришло подтверждение, что я действительно участвовала в боях. Вместе со мной в военкомат ходил один разведчик. Когда подтверждение не поступило и во второй раз, у мужчины покатились крупные слезы: «Да как же это так?! – спрашивал он всех. – Ведь разведка шла первой». Да, и такое тоже случалось.

Но это будет потом, много-много лет спустя. А тогда мы, вернувшись домой, вместе с родителями просто радовались, что остались живы. Ликование было недолгим, вскоре начались суровые будни. Старший брат  погиб, сестра с тремя детьми перебралась из Аральска к нам, в Джамбул. Хотела пойти куда-нибудь учиться, а в чем? Нищета полная. Ни платьица, ни обуви — все довоенные наряды родители обменяли на продукты. Папа у меня был каменщиком, и я пошла вместе с ним строить дома по колхозам. Когда приоделась немножко, вернулась на телеграф. Теперь можно было подумать и о личном.

До войны у меня был парень. Летом 41-го он окончил военное училище, получил лейтенантские звездочки. Я от него получила  телеграмму: «Беру отпуск! Готовься к свадьбе!». А через несколько дней – война! Мой жених погиб в первые же месяцы.

Когда служила в Бобруйске, я увидела сон, будто он выводит меня из землянки, Показывая на широкую, уходящую за горизонт дорогу посреди леса, говорит: «Иди по ней». И вот сколько лет прошло, а тот сон все перед глазами. Да и понятен теперь он мне: все иду и иду по той бесконечной дороге, словно живу и за себя, и за него.

Замуж я вышла в конце 1948 года. Собиралась за летчика из Ферганы. Дружили год. Все было чисто, целомудренно, парни тогда относились к девчатам так, что лишний раз боялись притронуться. Мы уже договорились о свадьбе, когда ему телеграммой сообщили, что нашелся семь лет назад пропавший без вести брат. Он собрался домой. Когда прощались у нашей изгороди, ко мне пришла подруга детства с мужем и с каким-то незнакомым мужчиной. Глядя на них, он почему-то сказал: «Такое предчувствие, что потеряю тебя». «Да что ты!» – испугалась я.

Но он как в воду смотрел. Кузьма, тот парень, как только Петя, летчик, уехал, начал к нам захаживать. Он очень понравился моим родителям, они стали настаивать на замужестве – не хотели, чтобы я уехала в Фергану. И я не посмела их ослушаться, да и лет мне было уже прилично за 20.

Но хотя и вышла замуж не за того, за кого хотела, жизнь сложилась неплохо. Я стала отличной мамой – растворилась в детях, дышала ими. Мои сыновья и в школе учились лучше всех, и в спорте преуспевали. Старший, Володя, закончил Рижский авиационный институт. Младший, Виктор, поступил в спортивный вуз и до того преуспел в спорте, что потом Москва забрала главным тренером сборной Союза по регби.

А мужа я уважала. Хорошим он был человеком. Жаль, ушел рано – всего через год, как вышел на пенсию.

…Я часто слышу вопрос: как же все-таки девушки переносили тяготы Великой Отечественной войны? Ну что на это сказать? Мы, медсестры, радистки, зенитчицы и наблюдатели, тоже внесли свой вклад в победу. Особенно медсестры: они ласковым словом, нежным прикосновением бывало возвращали к жизни тех, кто, казалось, уже уходил. И все же, все… Не женское это дело – воевать.

… Александры Масюры не стало осенью 2016 года. Незадолго до смерти она серьезно заболела. Жить на обезболивающих и медленно угасать не захотела. Решилась на операцию, хотя шансы выжить после нее равнялись, как предупредили  врачи, количеству оставшихся до 100-летнего юбилея лет – 6%. Подписав документы, что претензии ни к кому иметь не будет, Александра Ильинична легла под нож, чтобы больше не проснуться. Дорога, уходящая за горизонт, для нее закончилась…

• 49
• 45