Экологический ущерб от деятельности нефтяных консорциумов: правды не знает никто

Ехclusive.kz продолжает публикацию итогов исследования о прозрачности крупных нефтяных контрактов в Казахстане в рамках проекта «Публикуй, что платишь». Как выяснилось, ни компании, на акиматы не заинтересованы в том, чтобы оценить реальный ущерб экологии в регионах. Руководитель НПО «Гражданская экспертиза» Данил Бектурганов раскрывает подробности.

– Каковы основные выводы вашего исследования с точки зрения экологического воздействия действующих консорциумов в регионах?

– Основной вывод в том, что как нефтяные консорциемы, так и акиматы заинтересованы не в защите экологии, а в защите информации о ней. Если же она все же прорывается, то их цель — всячески препятствовать ее распространению. А экологическая ситуация в регионах тяжелая, но никакого системного анализа нет, поскольку в этом никто не заинтересован.

– Но ведь на своих официальных презентациях эти компании утверждают о практически нулевых выбросах и огромных усилиях по сохранению экологического баланса. Значит, на самом деле это не так?

– Да, действительно, если мы, например, откроем отчет по устойчивому развитию КПО, там целый раздел посвящен экологической деятельности консорциума. Но, как всегда, все дело в деталях. Например, они говорят о том, что установили датчики выбросов углекислого газа. Но ведь вопрос не в самом количестве датчиков, а в том, насколько валидны эти данные? А самое главное, мы никак не можем их проверить: данные приходят на сервера самой компаний, и компания вольна их либо публиковать, либо изменять, потому что какого-либо государственного или независимого мониторинга нет. Поэтому, насколько эти данные соответствуют истине — большой вопрос. Кроме того, когда компании распространяют данные о выбросах, то они в основном подразумевают выбросы углекислого газа. Но на самом деле выбросы, которые действительно серьезно влияют на здоровье – это различные комбинации углеводорода с серой. Именно они влияют на состояние воды, почвы, здоровье людей, животных и растений. Вот об этом они скромно умалчивают. Впрочем, как и акиматы. Хотя за 30 лет уже давно можно было бы наладить систему альтернативного мониторинга. Но вы же понимаете, что в этом никто не заинтересован, кроме жителей.

– Но ведь компании платят какие-то экологические штрафы? Другое дело, что эксперты считают их просто ничтожными по сравнению с реальным ущербом. Компаниям проще заплатить штраф и продолжать работать, но не решать проблему в целом. Но ведь тогда это уже вопрос к нашим госорганам, к минэкологии?

— Безусловно, надо менять полностью подход, ужесточать законодательство, увеличивать в разы штрафы за повторные нарушения. Но главное, это еще один весомый аргумент в пользу раскрытия контрактов. Они являются закрытыми в том числе в экологической части. Как там урегулированы вопросы экологических выплат в принципе, и в случае выбросов или аварий в частности, мы не знаем.

– Но ведь совсем недавно был принят обновленный Экологический кодексе? Там есть поправки, которые решают проблему экологического мониторинга?

– Точно могу сказать только одно – такая идея обсуждалась.

– Статистика говорит о росте экологических сборов. Почему бы за 30 лет не наладить систему альтернативного мониторинга, купить оборудование, которое бы подтверждало или опровергало данные компаний? Куда идут экосборы и почему местные власти не озаботятся такой простой задачей?

– Вы правы с точки зрения здравого смысла в том, чтобы использовать эти деньги на решение экологических проблем. Но все экосборы идут в общий бюджет и вынести их в отдельную статью невозможно. Но самое главное – компании сами производят оценку своего вреда и исходя из этого сами же высчитывают сумму этого вреда. Естественно, масса вопросов, как он определяется. Это огромная комплексная проблема, которую должны решать специалисты. Наша задача – ее обозначить, поскольку у нас нет ни ресурсов, ни квалификации, ни полномочий. Наш отчет – обозначить проблему, вовлекать в ее местные сообщества. Мы бьем в колокол.

– Но хочет ли местное население хочет знать об этих проблемах? Почему оно так пассивно? Как бы там ни было, если бы люди выступили с требованиями, это обязательно вызвало бы резонанс, а значит, какой-то прогресс?

– А много ли у нас людей, которые что-то требуют? Активных людей всегда мало, а в регионах они вообще запуганы властью. Люди молча страдают. Наивно ожидать, что жители поселков соберутся и начнут отстаивать свои права. Но это не значит, что у них нет заинтересованности, но эту потребность нужно закрывать. Например, оповещать о проведении общественных слушаниях заранее, проводить их не в рабочее время и т.д. Не у всякого есть возможность узнать об этом на сайте компании, никто их не посещает каждый день. На дворе 21 век, есть соцсети, мессенджеры в конце концов, используйте все инструменты. Ведь задача подразделений компаний, отвечающих за связи с общественностью состоит в том, чтобы наладить эти самые связи, повышать ее прозрачность. По крайней мере, таковы декларации. Любой проект, социальный или экологический, влияющий на жизнь людей, вызывает интерес у общества. Но проблема еще и в том, что у них нет никаких инструментов, чтобы его выразить.

– Но ведь есть обязательное требование о проведении ОВОС (Общественное оценки на окружающую среду)? Разве это не решает хотя бы частично проблему?

– Да, ОВОС есть. Другой разговор о том, что информация должна публиковаться в полном объеме на web-сайтах местных органов власти. Но даже если они публикуются, то таким образом, чтобы в них не мог разобраться даже специалист. ОВОС должен быть доступен и понятен любому.

– А есть ли хотя бы гипотетическая вероятность, что компании совместно с местными органами запустят комплексное исследование экологического воздействия деятельности нефтяных консорциумов как на здоровье людей, так и на состояние флоры и фауны? Таким образом, общество бы получило экологическую карту регионов…

– Вот как раз то, о чем вы сейчас говорите, это одна из целей гражданского общества. ИПДО (Инициатива прозрачности добывающих отраслей) должна на местном уровне работать точно также, как на общегосударственном. Очень важно, что создан Национальный совет заинтересованных сторон, куда входят представители правительства, добывающих компаний и гражданского общества. Точно такие же советы нужно организовывать в добывающих регионах, где эти вопросы обсуждали и продвигали.

– И реализовать это можно в рамках тех же Социальных инвестиционных программ?

– Совершенно верно. Только здесь нужна политическая воля. Ведь у нас в стране без распоряжения из Нур-Султана ничего не делается.

– А кто в Нур-Султане мог бы быть триггером такого процесса? Министерство экологии?

– За ИПДО отвечает министерство по инвестициям и развитию. Но речь об этом идет уже десять лет и процесс идет очень вяло. Надеюсь, что-то сдвинется после нашего исследования.

– Одно из последних резонансных событий – массовые отравления в селах Березовка и Бестау. Жителей переселили. Что происходит там теперь?

– Ничего. Переезд осуществлен, Березовка закрыта, и туда никого не пускают. Если у кого-то возникает интерес, то КПО и местные власти делают все, чтобы про этот инцидент как можно было быстрее забыть.

– Но ведь есть и более явные последствия деятельности нефтяных компаний. Например, сокращение осетровых на Каспии. Почему, на ваш взгляд, нет даже попыток осмысления масштабов бедствия со стороны государства?

– Понимаете, освоение наших месторождений начиналось в конце 90-х, когда стране было не до осетровых. Например, Кашаган расположен как раз в том месте, где идет нерест осетровых и им не объяснить, что это нужно делать в другом месте. А Казахстан уже протрубил на весь мир о запасах Кашагана, машина запустилась и уже было поздно думать о сохранении экологического разнообразия. Да никто бы и не решился – речь шла о миллиардах долларов. А корректировать проект с точки зрения сохранения циркуляции воды — это очень комплексно и очень дорого. Поэтому последствия будут нарастать и это надолго. Но это пока никого не волнует. Видимо, это произойдет только тогда, когда катастрофа станет слишком явной, чтобы на нее закрывать глаза.

• 34
• 31