Кочевники могут предложить миру гармонию, которая ему сегодня так нужна

Казахстан часто ссылается на международный опыт, но поразительным образом даже позитивные вещи внедряет в извращенной интерпретации. Между тем, культура номадов может миру дать то, в чем он сегодня так нуждается – гармонию.

Запад осознал себя через Восток, он долго противопосталял себя Востоку, посредством него позиционировал себя. Сравнивая номадов с оседлым миром, мы лучше узнаем себя. То, что представлялось очевидным и естественным, в новом ракурсе видится особенностями, отличительными признаками. «Национальная культура одинаково обретает смысл благодаря своим различиям с другими культурами…», – пишет Р. Лахман (Государства и власть. – М., 2020. – С. 156).

Мы не всегда придаем должное внимание тому, насколько наше мышление обусловлено многовековыми традициями, образом жизни и хозяйствования. Наши представления строились во взаимодействии с окружающей средой, развивались определенные навыки, формировалась предрасположенность к тем или иным видам деятельности, мы приобретали свои конкурентные преимущества и осознавали свои увязвимости.

Почему речь идет о ментальности, мировоззрении номадов? Потому, что казахи всего сто лет назад еще были кочевниками и полукочевниками, которым в советский период насильственно навязали тоталитарное мировоззрение. Оно по определению не могло быть органично воспринято, поскольку было для нас искусственным и чужим. Сравнение ментальности кочевого и оседлого сообществ позволяет выкристаллизовать и осознать те преимущества, которые может дать исторически сформированное мышление номадов.

Человек мыслит пространственными категориями, которые обусловливают его мироустройство и самозиционирование. Так, например, тип хозяйствования (земледелие) и связанный с ним образ жизни формировал стремление оседлого человека оградить свою территорию (поле, деревню), обособиться, присвоить себе то, что давала природа. Способ мышления оседлого подсознательно кодирует чужого. Он ищет в других отличия. У кочевника иная логика. В силу типа хозяйствования он воспринимает пространство без границ, мир – цельным. Он не противопоставляет людей, культуры, религии. Он ищет общее, объединяющее. Другой пример – письменность. Один из ранних способов письма оседлого общества – греческий. Строка в нем шла так, как вспахивалось поле быком: слева направо, затем поворот направления справа налево и т.д. Способ называется «бустрофедон» (бык, поворачиваю), т.е. письмо поворотом быка. У номадов руника писалась сверху вниз, т.е. по направлению кочевания: север-юг.

Сформированной веками ментальностью обусловлено и отношение к природе. Для оседлого природа – враждебная сила, которая становится объектом покорения, она предназначена служить человеку. Т. Манн устами Сеттембрини передает эту мысль: «Вольтер бунтовал во имя духа и разума, против столь возмутительного бесчинства природы… вот вам и враждебность духа к природе, гордое недоверие к ней, возвышенное упорство в отстаивании своего права на критику и самой природы, и ее злой, противной разуму силы. Ибо она – сила, и принимать ее, примириться с ней – заметьте, внутри самого себя мириться с ней – значит, быть рабом» (Манн Т. Волшебная гора. – М.: Изд-во АСТ. – С. 318). У кочевников находим гармоничное сосуществование с природой, умение подстроиться под нее, «читать» природу, разумное, ненасильственное использование того, что она дает. Нынешний экологический кризис – результат отношения оседлого мира к природе.

Стратегия порабощения, покорения будет использована оседлыми при колонизации – не просто жить на новой территории, а вывозить ее богатства к себе, за свой «забор», за «огороженную» территорию своей страны.

Разницу мы обнаруживаем и в отношении к средствам существования, материальным ценностям. Оседлый присваивает, продает, накапливает. Кочевник считает, что все материальное он берет у природы в дар, и потому он готов вернуть его (отсюда неспособность кочевников торговаться). Он щедр, даже расточителен и свободен от власти «золотого тельца». Кочевник отдает, будучи уверенным, что природа всегда одарит, стоит ему приложить свой труд. Оседлый копит, опасаясь, что не сможет приобрести, создать блага на ограниченном клочке земли или вовсе потеряет землю. Разумеется, в оседлом обществе более сильный присваивал больше земли и, следовательно, остальные члены сообщества имели меньше шансов преуспеть, отсюда привычка к накопительству материальных благ.

Оседлые создавали города, чтобы отгородиться от феодала, монарха, и устанавливали в нем новые порядки. Кочевники строили города, чтобы соединять; город – это место пересечения дорог. Города в Степи, стоящие на маршрутах и пересечениях торговых путей, привлекали купцов из земель и потому изначально были многонациональны. У кочевников горожане учились жить в мире с инородцами, находить компромиссы, уметь договариваться. Значительно позже западный город также превратился в средоточие разных культур, а горожане по сравнению с жителями замкнутой деревни стали более открытыми новому и толерантными по отношению к незнакомым им явлениям, традициям.

В отношении ко времени также заметна разница. У кочевников настоящее время в каждый данный момент вмещает прошлое и будущее: долгая история, родословная, предки, потомки. Настоящее – это результат прошлого и основа для будущего; одно из звеньев в цепи времени. Отсюда понимание того, что нельзя жить только настоящим, и что настоящее будет определять качество будущего, жизни потомков. Следовало получить столько, сколько необходимо для безбедной жизни и оставить следующим поколениям землю, природу, которая в свою очередь будет обеспечивать и их. Кроме того, следовало передать потомкам честное имя, как единственно возможный и верный капитал из прошлого в будущее. Кочевник ведет отсчет времени не с какого-то определенного периода, а продолжает давно начатый его предками путь. Понимание цикличности времени заставляет номада взвешивать слова и поступки, за которые на следующем витке истории придется держать ответ ему или его потомкам.

Оседлый оперирует линейным временем; летоисчисление раньше велось по периодам правления того или иного царя или определялось по дате очередной олимпиады, эпохи называли именами императоров или тиранов. Каждый новый правитель или правящая династия начинали новую эпоху с себя (Древняя Греция, Китай, Япония и др.). Оседлый, отпуская прошлое и все связанное с ним, просто начинает новый период, словно с чистого листа. Отсюда ошибки прошлого часто не исправляются, поскольку представление о линейности времени не допускает мысли «возврата» к ситуации, имевшем место в прошлом. Плохое перечеркивается, словно его и не было (отпускаются грехи). Это приводит к повторению ошибок, а также к долгим поискам оптимального социального устройства.

В оседлом обществе смена законов, ценностей, социального устройства была следствием смены власти, революций, религиозных войн, прихода новых политических сил. Законы, обосновывающие власть монарха, государства, новой политической силы, как правило, создавались или переписывались ограниченной группой людей, и менялись в зависимости от целей и потребностей новой власти. Власть формулировала собственное обоснование нового порядка, выдавая его за естественный, богом данный (поддержка религией). Новые законы принимались сообществом, потому что оседлое обещство традиционно жило по законам, созданным феодалом, монархом, императором, а не выработанным коллективом, не закрепленным долгой историей существования народа. Затем снова происходила смена власти, дворцовые перевороты, революции и поиск новых идей, нового идеального социального устройства, дискуссии, социальные эксперименты. Ричард Лахман отмечает: «Все литературные, философские, религиозные, научные и политические трактаты опровергали доминирующий социальный порядок… И клирики, и светские власти осуждали попытки понять или усомниться в социальном порядке, созданном королями и аристократами» (Лахман Р. Капиталисты поневоле: Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени. – М., 2010. – С. 21).

Оседлая культура – это результат политических, юридических, философских, экономических, научных предписаний, установлений, идей, созданных группами людей на основе их субъективного представления о правильном. А кочевая культура – это совокупность коллективных предписаний, законов, норм, традиций, которые сохранялись веками и передавались новым поколениям. Кочевое общество формировалось не в череде проб новых общественных порядков, законов, ценностей, а в процессе эволюционного развития, отклоняя все, что противоречило справедливому социальному устройству, и сохраняя то, что способствовало благополучию людей и гарантировало свободы и права. Поэтому не было необходимости в создании новых закрепляющих, легитимизирующих власть законах или защищающей ее религии. Новый правитель-кочевник основывал свою власть на принятых народом нормах, законах, ценностях, потому что это сразу обеспечивало ему поддержку конфедераций родов.

Если ханом нарушалась эта гармония, номад искал новую землю, чтобы создать не новый порядок, а восстановить прежний, основанный на праве на свободу и экономическую независимость. Оседлые на новых территориях пытались создать новый порядок, отличный от прежнего, построенного на иерархии и эксплуатации. Примеры таких попыток – США, Канада.

Кажущийся парадокс: «укорененные» оседлые быстро сменяют идеи, ценности, ориентиры, в то время как «подвижные», мобильные кочевники сохраняют корни, чтут предков, знают родословную, придерживаются традиций. Это формирует определенное отношение к переменам, смене старого на новое. Оседлый рассуждает: чем новее, тем лучше, потому что имеющийся порядок почти всегда не столь хорош и справедлив. Кочевник считает: старое лучше, правильнее, надежней, поскольку проверено временем. Эта позиция зижделась на том основании, что устройство кочевого общества гарантировало свободы, равенство и материальное благополучие.

На Западе религия и естественные науки долгое время находились в противоречии и противостоянии. Людям давали веру вместо знания, но и религия не была столь авторитетной. Р. Лахман приводит пример: «Церковь, следуя решению Тридентского собора в 1565 г., посылала по Западной Европе миссии для изучения состояния религиозной практики в попытке укрепить богопочитание и остановить дельнейшее нашествие протестантской Реформации. Церковные миссии обнаружили, что большинство европейцев практикуют некую ситуативную смесь католицизма и языческих суеверий. Священники претендовали на обладание сверхъестественными силами и использовали таинства для лечения недугов, благословляли скот, чтобы повысить плодовитость и надои, и кропили поля святой водой. Большинство священников не могли прочитать молитву Господню и проявляли невежество относительно большей части церковного учения» (Лахман Р. Государства и власть. – М., 2020. – С.47). Постепенно, преодолевая схоластические знания и давление церкви, западная наука завоевывала свое место под солнцем.

У кочевников знания естественных законов природы, анатомии, биологии, ботаники, географии, астрономии и др. накапливались и передавались веками. Никакая религия не препятствовала познанию мира. Это способствовало развитию живого ума и наблюдательности.

Большое значение в формировании ментальности и ощущении единства народа имеет общая для всех слоев общества культура. Европейские страны долго шли к созданию своих единых для народа и элиты национальных культур и языков. «Сельская Европа представляла собой архипелаг, обособленный островов. Многие селяне говорили на таких языках или диалектах, которые были уже непонятны, стоило отъехать на несколько миль», – пишет Р. Лахман (Лахман Р. Государства и власть. – М., 2020. – С. 47-48). В Европе мощное развитие литературы в Новое время было обусловлено стоящими перед ней задачами. Каждая национальная литература формировала, развивала и продвигала не только новые национальные языки, но и национальную идентичность, нормы поведения, общие ценности.

Ричард Лахман ссылается на Бенедикта Андерсона, который «убедительно доказывает, что нации и языки формировались в тандеме» … Печатные языки, помимо того, что пестовали национальную идентичность, помогли «выстроить образ древности, занимающий столь важное место в субъективном представлении о нации» (Там же. – С. 141-143). Б. Андерсон отмечает: «Эти печатные языки закладывали основы национального сознания… они создавали унифицированные поля обмена и коммуникации, располагавшиеся ниже латыни, но выше местных разговорных языков. Люди, говорившие на колоссальном множестве французских, английских или испанских языков, которым могло оказываться трудно или даже невозможно понять друг друга в разговоре, обрели способность понимать друг друга через печать и газету» (Андерсон Б. Воображаемые сообщества. – М.: Кучково поле, 2016. – С. 100-101).

В России соединение народа с элитой и образованной частью общества произошло гораздо позже, фактически только в советский период. А в XIX веке «в русской классике читатель из народа видел нечто чуждое его интересам, далекое от его духовно-практического опыта…, а потому чаще всего испытывал недоумение и разочарование» (Хализев В.Е. Теория литературы. – М., 1999. — С. 121). Ф.М. Достоевский утверждал, что образованным людям следует «помнить, что к «господскому обучению» народ относится с исторически оправданной подозрительностью. Достоевский считал необходимым для России, чтобы образованная часть общества соединилась с «народной почвой» и приняла в себя «народный элемент» (Там же.)

У казахов не было такой проблемы, потому что единый национальный язык был сложен, как минимум, в период раннего Средневековья, литература и музыка воспринималась всеми одинаково, народ жил в едином культурном поле, придерживался единых ценностей и поведенческих норм.

Нынешняя власть Казахстана повернула вспять, причем в чужое Средневековье. Если западная элита в XV-XVII вв. соединялась с народом, отказавшись от латыни и перейдя на народные языки, а также цивилизовала, обучала свои народы, то казахская псевдоэлита, напротив, ставит препоны развитию казахского языка, навязывает народу чуждые ему ценности и нормы поведения, часто скопированные из другой культуры.

На протяжении многовековой истории номады сохраняли свои корни и питались соками своей культуры. Взаимодействия с соседями не приводили к масштабным заимствованиям, поскольку нормы оседлых обществ не соответствовали образу жизни и традициям номадов. Перенималось лишь то, что могло пригодиться в Степи. Причем любое заимствование подвергалось адаптации под себя, свой образ жизни, свои ценности и традиции.

Сегодня власть Казахстана на некоторые иностранные явления и практики смотрит некритически и подражает бездумно, причем поразительным образом даже позитивные вещи внедряя в своеобразной обработке, вольно интерпретируя и нередко криминализируя. Вместо обоснования целесообразности и уместности заимствования того или иного опыта чиновники просто ссылаются на то, что так, мол, принято в мире и «это – международная практика». Причем к международной практике у нас подходят очень избирательно, и порой заимствованное принимает самые причудливые формы, вплоть до противоположного смысла. Привычка априори принимать все иностранное на ура, без критического подхода – путь к поражению. Именно в представителях власти — это непростительно. Может ли идти речь о выстраивании равноправных отношений в условиях, когда, они как должное принимают свое положение подчиненных, зависимых?

Любое нарушение гармонии, насильственная ломка принятых в обществе норм, нарушение нравственных императивов народа недолговечны и рано или поздно приводят к социальному катаклизму, потому что природе и истории свойственно исправлять ошибки людей.

Перечисленные выше примеры позволяют говорить о специфике мышления, мировоззрения (пост)номадов, а также дают повод к размышлению о тех преимуществах, которые это нам дает.

(Продолжение следует)

• 44
• 41