9 мая: подвиг, который осквернили

22 апреля, 2022

951

На фоне войны в Украине дискуссии о 9 мая вспыхнули и заострились. Что делать? Проводить парад, отмечать, потому что победу над Третьим Рейхом и миллионы погибших в Великой Отечественной события наших дней отменить не могут? Но празднично марширующие солдаты и колонна бронетехники выглядят безумно, когда совсем рядом, на новой войне, гибнут люди – потомки тех, которые тоже побеждали германский нацизм. В Казахстане парад отменили, но патриотические и памятные мероприятия оставили. Власти остановились на сдержанной, промежуточной позиции. В обществе хватает и сторонников более решительного взгляда. Они призывают окончательно трансформировать День Победы в День Памяти, говорят о «победобесии» и насаждаемом милитаристском духе, а взамен предлагают проводить 9 мая в семьях, вспоминая родных, прошедших войну.

Думаю, что 9 мая существует на разных смысловых уровнях – официальном и личном. Первый – это парады, марширующие полки, знамена и торжественные речи, отражающие идеологическое значение даты для страны. На личном же уровне День Победы всегда оставался днем благодарности за мир и памяти о жертвах войны, прежде всего о погибших и пострадавших родственниках.

Существование 9 мая на этих разных уровнях восприятия сильно мешает взаимопониманию. Думаю, большая часть участников «Бессмертного полка» считает его утверждением личной памяти о родных фронтовиках. Их противники же, в основном, видят в акции проявление политического «победобесия», связанного с курсом Путина. Причем по обе стороны баррикад можно найти немало людей, для которых День Победы является важнейшей исторической датой и которые хотят спасти ее от осквернения. Сама история «Бессмертного полка» только вносит путаницу. Акция, возникшая «снизу», как общественная неполитическая инициатива, в России была постепенно присвоена властью, рассматривающей День Победы и мифологизированную память о Войне как основу национальной идеи. Рядом с портретами ветеранов на шествиях стали появляться флаги «Единой России». Среди участников периодически обнаруживались бюджетники и школьники, пришедшие не по собственному желанию. Георгиевская же ленточка давно стала знаком патриотизма в его крайне сомнительной, государственнической трактовке. Так в общем строю перемешались сторонники путинской политики и люди, понимающие акцию в ее изначальном, и отнюдь не милитаристском, смысле. Вторых от первых уже не отличишь – и это делает борьбу против акции двусмысленной.

Пожалуй, история, произошедшая с «Бессмертным полком», лучше всего иллюстрирует саму трансформацию 9 мая в России последнего десятилетия. Низовые инициативы и личные трактовки Дня Победы, вынесенные в публичное поле, быстро оказывались приватизированы государством и скорректированы в соответствии с выбранной «патриотической» линией. Определенная часть общества в результате отстранилась от публичных мероприятий и отмечала дату в кругу семьи. Другие выходили на празднование, но осмысляли его вне политического контекста. Третьи же восприняли идеологическую версию праздника с ее акцентом на героизме и мощи русского оружия. Результатом стали чудовищные лозунги, вроде «На Берлин!» и «Можем повторить!», от которых настоящие фронтовики бы содрогнулись. Популярность этих милитаристских формул непрозрачно указывала на очень тревожный факт: Опыт Великой Отечественной войны не был прожит и осмыслен ни в советском, ни в постсоветском обществе. А это значит – повторить правда могут! Впрочем, вряд ли многие действительно верили в возможность новой войны… Но куда же делся личный, семейный уровень? Почему народная память о Войне оказалась бессильной перед пропагандой сейчас, когда президент России ведет наступательную и разрушительную для всех сторон войну в Украине? Это ключевой вопрос, связанный с 9 мая. И именно работа с глубинными причинами «поражения» памяти о Войне должна определить то, как будет отмечаться эта дата в будущем.

Уже сам разрыв между идеологическим и личным уровнями восприятия 9 мая – нездоровое положение. Причины этого раскола, очевидно, следует искать в сталинской политике первых послевоенных лет и двух полярных взглядах на Великую Отечественную, которые сложились в то время – государственный героический и «окопная правда». Первый стремился использовать Победу для решения идеологических задач – восхвалял военную мощь государства, мудрость руководства и личную заслугу главнокомандующего Сталина. Второй же определялся личным, как правило трагическим, опытом вернувшихся фронтовиков и, конечно, не допускался в публичное поле. До сих пор распространена версия о том, что вождь опасался свободомыслия вернувшихся победителей, которые, к тому же, воочию увидели благополучную жизнь западных стран, так разительно отличающуюся от их собственной. Косвенным подтверждением этой версии можно считать призыв к фронтовикам «быть скромнее», озвученный Сталиным по радио всего через 9 месяцев после взятия рейхстага. На рубеже 1940-1950-х было закрыто несколько ленинградских военных музеев и, в том числе, Музей Блокады. Тогда прозвучала жуткая формулировка: «принижает роль великого Сталина». Историк Михаил Габович, однако, считает, что фронтовое, иными словами, личностное видение войны просто не вписывалось в нужную идеологам картинку. Так или иначе, взгляд на Великую Отечественную «из окопа» в то время не мог стать публичным. Да и сами фронтовики о войне, как правило, хранили молчание, для которого власть создала все условия.

Думаю, показательна история, которую мне рассказал художник Николай Эстис. Его учитель живописи, вернувшись с фронта, написал портрет безногого ветерана на тележке, просящего милостыню в толпе и постоянно видящего перед собой спешащие мимо ноги сограждан. Учитель Эстиса имел неосторожность подать картину на выставку. Ее, разумеется, не приняли – не уловил «тонкую» разницу между реализмом и соцреализмом. После воспитательной беседы он больше никогда в выставках не участвовал. «Официальный» герой войны должен был выглядеть как скульптуры Вучетича – атлетичный, суровый, с мужественным и благородным лицом. Реальные же участники сражений в идеологическое поле не допускались. Вспоминаются известные строчки другого фронтовика, поэта Слуцкого: «Когда мы вернулись с войны, я понял, что мы не нужны…»

В сталинское время 9 мая отмечали, но не выделяли в ряду других военных дат. Большее значение он приобрел в эпоху «застоя». Только в 1965 году, на двадцатилетнюю годовщину Победы, был проведен первый после 1945-го военный парад. Тогда же сложилась интонация праздника – «радость со слезами на глазах». Однако на официальном уровне тема военной мощи по-прежнему заслоняла человеческую трагедию. Вообще, в советский период дискуссия о Великой Отечественной едва ли была возможна. В эпоху «хрущевской оттепели» выход к читателю нашла литература «окопной правды», но, во-первых, она подвергалась ожесточенной критике со стороны охранителей официального взгляда на Войну, а во-вторых, жестко цензурировалась. В брежневские годы гайки снова закрутили. Этап наибольшей свободы дискуссий пришелся на конец «перестройки» и 1990-е, но сказать, что вопросы, связанные с войной, были проработаны в общественном сознании, все-таки нельзя. Раскол между «идеологическим» и «семейным» взглядами на саму Великую Отечественную и, как следствие, на День Победы, не находил разумного разрешения. В то же время, и это очень важно, официальная трактовка, располагавшая всем разнообразием средств пропаганды, постепенно корректировала восприятие частного человека и перерабатывала его в более мягкую, сдержанную форму, чем «окопная правда» фронтовиков. Боль войны затушевывалась, а опыт участника боев оказывался слабее официальной риторики.

Если человеческий взгляд на войну был «взглядом из окопа», то государственный можно сравнить с «взглядом из штаба», отмечающим боевые победы, освобождение захваченных Гитлером территорий, наконец, триумфальное взятие рейхстага, но не очень понимающим чувства людей, сражающихся на земле – не на карте. Даже больше – боявшимся их чувств и мыслей. Нет, конечно, «человеческая точка зрения» попадала в общественное поле, но, как правило, в подправленном виде. Ее почти всегда осуждали критики, и звучала она куда тише официальных речей. Во-многом именно поэтому уроки Войны не были до конца усвоены. К какой катастрофе это привело, мы видим.

В истории Великой Отечественной на уровне общественного сознания существует много «белых пятен». Как правило, они связаны с милитаристскими действиями СССР на рубеже 1930-1940-х, многочисленными ошибками командования в первые месяцы после нападения Гитлера, наконец, с новым послевоенным витком сталинских репрессий. Думаю, в ближайшие годы обсуждение этих тем будет масштабным и острым как на территориях постсоветского пространства, так и в Европе. Что же касается 9 мая, то вопрос о нем неотделим от проживания и осмысления опыта Войны. В этом процессе трактовка даты нуждается в постепенном очищении от идеологических наслоений и, тем более, милитаристского пафоса. Официальный и личный уровень должны встретиться, и именно последний должен стать определяющим, а первый – его публичным отражением. Хотя это невозможная задача, все-таки нужно попытаться сопережить войну, увиденную «из окопа» отдельным человеком, посмотреть на нее глазами погибшего, искалеченного, выжившего, но сохранившего на всю жизнь шрамы военной травмы. Да, сопережить этот опыт невозможно, но попытка сокращает дистанцию. Державная идеология убеждала, что этот взгляд умаляет героизм. Но, если вдуматься, все ровно наоборот. Возможны ли вообще уважение и благодарность без настойчивого стремления понять? Мужество защитника мирной жизни и его личная трагедия – не противоречат и не отменяют друг друга. Думаю, что сопереживания 9 мая должно быть все-таки больше, а благодарность не может подменяться гордостью. Гордиться имели право люди, остановившие нацизм, а не их потомки.

Есть еще две очень простые, но все-таки важные мысли. Когда говорят о жертвах войны, обычно называют цифры. По последним оценкам за время Великой Отечественной от ранений, болезней, голода погибло почти 42 миллиона советских граждан. Проблема в том, что цифры выглядят отстраненно и не позволяют почувствовать реальный масштаб. Публицист Александр Архангельский недавно упоминал такой прием: погибло не 42 миллиона, а один человек 42 миллиона раз. Попытка преодолеть историческую отчужденность по отношению к жертвам требует внутренних усилий, но, если отказаться от них, бойня останется абстракцией, люди – «штабными» условными единицами. Пока это так – войн меньше не станет. И еще: если бы погибшие не погибли, мы бы сейчас жили в совершенно иной реальности. Война – не только человеческие жертвы, но и миллионы невоплощенных жизненных проектов – ненаписанные книги, песни и картины, неизобретенные изобретения, несозданные лекарства… Неожиданно прерванная, «неосуществленная» жизнь гораздо страшнее естественной конечности существования. Такой взгляд – тоже часть «человеческого измерения» войны.

Очевидно, трансформация Дня Победы должна происходить постепенно, без жесткого принуждения, которое в «двойственной» ситуации неизбежно породит социальный конфликт. Радикальные решения скорее отложат и в перспективе обострят проблему, чем справятся с ней. 9 мая, как безусловно значимая дата, нуждается прежде всего в работе осмысления – как личного, так и социокультурного. Для начала, в качестве личной практики, думаю, будет невредно вернуться к «Проклятым и убитым» Виктора Астафьева и повестям авторов «лейтенантской прозы», «Воспоминаниям о войне» Николая Никулина, опубликованным в сборнике «Я это видел» письмам с фронта, наконец, к историческим исследованиям. Мне вспоминается номер «Неприкосновенного запаса» (№2 / 2005), целиком посвященный дискуссии о Великой Отечественной войне. В нем звучало достаточно много интересных мыслей. Но это, конечно, только первые шаги.

До 9 мая 2022 осталось меньше трех недель. Посмотрим, каким оно будет через год.