Стремительная интеграция России и Казахстана: опыт систематизации рисков

За последние месяцы интеграция России и Казахстана, пусть пока и на уровне деклараций, набирает обороты. Наблюдатели расценивают это как конец эпохи «многовекторности» – Нур-Султан определился в своих приоритетах. Однако, ведущий эксперт московского Центра Карнеги Андрей Колесников и Денис Волков (директор Левада-центра) проанализировали долгосрочные риски, которые нам теперь предстоит разделить с Россией.

«Нечего горевать, так и заболеть недолго. После нас — хоть потоп» (Après nous, le déluge) — эта фраза фаворитки Людовика XV мадам де Помпадур хорошо описывает доминирующее настроение не только российского, но и казахского истеблишмента.

«После нынешнего поколения руководителей, и не только в России, может остаться один большой потоп в прямом — с учетом климатических изменений — и переносном смысле слова. Однако мы вспомнили это высказывание потому, что до недавних пор внимание российских элит, включая экономические, было привлечено чем угодно, кроме реально существующих средне- и долгосрочных вызовов.

Лишь недавно они крайне неохотно заговорили о климатических проблемах, признав их серьезными. Наиболее продвинутые экономические начальники еще в прошлом году скептически отмахивались от проблемы изменения энергетического баланса. Теперь же они время от времени упоминают и ее. Многочисленные разговоры в ходе этого исследования с осведомленными людьми (не только с опрошенными нами экономистами), понимающими логику мышления верхов, подтвердили гипотезу: истеблишмент живет по принципу «на наш век хватит». В смысле, что на период нашего правления хватит нефти и газа, чтобы получать достаточные доходы в федеральный бюджет и покупать за счет бюджетных расходов лояльность избирателей; хватит избранной стратегии тотального подавления гражданского общества и медийной среды; хватит пропагандистской мощи, чтобы удерживать в подчинении зависящие от государства группы населения. А после этого (того же 2036-го, предельного периода пребывания Владимира Путина у власти) — «хоть потоп».

Такой подход к оценке рисков свидетельствует о принципиальном отказе не просто от модернизационных усилий, но и от прагматического стратегического мышления». Этот диагноз с ошеломительной точностью можно экстраполировать сказал и на Казахстан, что, вероятно, и объясняет ментальную синхронность наших элит, и не только правящих.

Надо признать, что такое легкомыслие отличает как наш бизнес, так и все общество. Мы, как и русские, относимся к этим рискам, как к нечто абстрактному, попросту отмахиваясь от голоса экспертов, которых проще «казнить» за плохие новости.

Человеку вообще не свойственно воспринимать правду, а нашим государствам – тем более. Гораздо соблазнительней убаюкивать себя новыми программами и стратегиями – благо, исполнять их вовсе не обязательно.

«Потоп» начнется раньше, чем кажется

Сам факт того, что центр Карнеги решился составить каталог рисков (политических, социальных, экономических, даже психологических): уже прецедент в условиях оптимизма Кремля, который не ждет, что «потоп» наступит гораздо раньше, чем кажется. 23 экономиста поделились своим углубленным мнением о том, какие вызовы стоят перед Россией, что может стать их триггером, каковы будут последствия и, наконец, извечное «что делать»?

Доверие к исследованиям вызывает то, что среди стандартных выводов (экономическая стагнация, низкая адаптивность политической системы и пр.), исследование показало, что едва ли не главным риском был назван кризис человеческого капитала, неравенство и социальная апатия. При этом, эти факторы являются взаимозависимыми, являясь одновременно и причиной, и следствием.

Снижение качества человеческого капитала не только приводит к деградации всей страны, поскольку является «цивилизационным», так как способно привести, по определению Сергея Алексашенко, к «оглуплению населения», а, следовательно, потере важного конкурентного преимущества России. Это значит, что через 10-15 лет у нее «не будет очевидных источников экономического роста» (Сергей Гуриев). Со всеми вытекающими отсюда следствиями: депопуляция, эмиграция и самый серьезный вызов — социальная апатия.

Все эксперты постоянно подчеркивают, что экономические вызовы, то есть главным образом «потеря экономической конкурентоспособности в мировом масштабе» (Олег Вьюгин), имеют политическое происхождение. Еще один фактор неопределенности – последствия пандемии, как о

о глобальном вызове, не исключительно внутрироссийском. «Если инфляция активов продолжится, то инвестиции будут снижаться, экономический рост замедлится во всем мире, не только в России. Кроме того, не исключен достаточно тяжелый финансовый кризис, который, став глобальным, вызовет и серьезные политические потрясения (ср. Великая депрессия). Ситуация, когда долги во всем мире растут, не может продолжаться постоянно. Тем более что идет как бы продолжение финансирования неэффективной экономики за счет неэффективных денег».

Общеэкономические риски напрямую связаны с экологическим вызовом, причем это не только в чистом виде экологические проблемы, но и очевидное изменение структуры экономики (что, в свою очередь, вызвано декарбонизацией), и конкуренция за новые рыночные ниши: «Цена человеческой жизни достаточно низка, чтобы власть активно вкладывалась в решение данной проблемы». Технологическое отставание эксперты также связывают с природой политического режима, невосприимчивого к инновациям и к тому же склонного к самоизоляции.

Надо также учитывать, что в современных условиях — и это общемировая тенденция — развитие вооружений обеспечивается трансфером технологий от гражданских отраслей в оборонпром, а не наоборот, как было несколько десятилетий назад» (Владимир Гуревич).

В то же время «российские власти будут инвестировать в технологии, которые позволят собирать информацию о жизни простых граждан — через системы видеонаблюдения, распознавания лиц, сбора данных в социальных сетях, — с тем чтобы, как это устроено сегодня в Китае, пытаться предотвращать протесты, видеть, где возникают риски возникновения протестов, и в этом смысле новые технологии могут помочь российским властям ограничить проблемы, связанные с отсутствием обратной связи» (Сергей Гуриев).

«На среднесрочном прогнозном горизонте (скажем, до 2027 года) темпы российской макродинамики в 1,5–2 раза отстают от общемировых. По классике, это стагнация с признаками структурного кризиса. Дело, однако, осложняется тем, что глобальное хозяйство набирает скорость транзита в обновленную структуру (ESG-повестка [учет в работе компаний экологических, социальных и управленческих критериев. — Прим. авт.], энергопереход, глобальный минимальный налог на корпорации, перебор вариантов торгово-инвестиционных региональных партнерств, поиск путей реформирования ВТО и снижения мирового суверенного и корпоративного долга и т. п.). РФ пока едет в этом «поезде». Но не в купе, а скорее в тамбуре» (Никита Масленников).

Консенсус бездействия: срочная монетизация адмресурса

Итак, существенная часть экономических вызовов носит, по сути, политический характер. Это важный сюжет, который предопределяет, возможно, главную проблему: «Ключевым противоречием является разрыв между долгосрочным трендом на модернизацию — технологическую, образовательную, культурную, с одной стороны, и охранительно-консервативной политикой нынешней власти, с другой» (Владимир Гимпельсон).

Фундаментальной причиной длящихся годами и не решаемых годами же экономических проблем многие наши эксперты считают несменяемость власти и, соответственно, существующей авторитарной политической модели: политика напрямую влияет на экономику. Прежде всего, речь идет о вмешательстве государства во все процессы в политике, обществе и экономической системе.

В контексте темы централизации Сергей Гуриев обратил внимание на проблему, «связанную с тем, что российские власти не получают обратной связи из-за централизации, из-за подавления свободы СМИ, из-за цензуры. Российские власти не очень хорошо представляют себе, как устроена жизнь простых российских граждан. Но в некотором роде это часть их сознательной стратегии — они сознательно уничтожают систему обратной связи, потому что риски, которые содержит система обратной связи с точки зрения развития альтернативных точек зрения, — эти риски для российской власти большие, чем преимущества получения обратной связи».

Курс на политическую самоизоляцию, конфронтационное поведение во внешней политике, полагают эксперты, контрпродуктивны не только с точки зрения ухудшения инвестиционного климата и закрытия от новых идей и технологий, но и потому, что они создают слишком опасное напряжение в отношениях с США и ЕС, ведут к потере потенциальных союзников. Параллельно, с точки зрения ряда экономистов, возникает «угроза разрушения военно-технологического паритета между Россией и США и Китаем» (Олег Вьюгин) — в смысле отставания Российской Федерации и в этой сфере.

Самоизоляция обуславливает общеэкономическое отставание: «Без участия в международной кооперации, без доступа к передовым идеям и технологиям, к опыту и капиталу развитых стран Россия обречена на консервацию отсталости» (Михаил Крутихин).

Большинство опрошенных экономистов — в том числе те из них, кто приближен к центрам принятия политических решений, — сходятся во мнении, что понимание проблем в российском истеблишменте присутствует. Но парадокс к том, что само по себе понимание необходимости перемен парадоксальным образом будет сдерживать принятие необходимых для этих изменений решений. «Издержки разворота растут с каждым новым километром репрессий и запретов. Страх перемен правит политикой» (Владимир Гимпельсон).

 «Российские власти полностью осознают все риски и проблемы, существующие в стране, — считает Сергей Гуриев. — Просто их интересы отличаются от интересов простых граждан, их интересы противоречат интересам развития страны, они полностью удовлетворены статус-кво, их цель — удержать власть. И в этом смысле не стоит удивляться, что их действия направлены на усиление репрессивного аппарата, усиление цензуры, инвестиции в пропаганду, а не в человеческий капитал, использование внешней политики для внутренних целей».

Модель поведения верхнего эшелона как в России и Казахстане — монетизация административного ресурса, причем срочная. В результате возникает «консенсус бездействия».

Как мы видим, Казахстан с бессознательным мазохизмом буквально импортирует все риски России в свою страну, по сути удваивая свои собственные. Но в России, по крайней мере, о них говорят вслух, есть их осознание, что очень важно. У нас даже робкая публичной артикуляции этой проблемы – едва ли не измена родине. Хотя именно ее замалчивание – и есть если не предательство, то «признак оглупления». И если Россию это ждет в перспективе 10-15 лет, то для нас это признак уже сегодняшнего дня.

В этих условиях нужны не просто исследования, но сценарное планирование или столь модный нынче форсайт. Тем более, что существенная часть этих социально-экономических рисков актуализируется на горизонте 10–15 лет, но для нас они могут обострится уже к 2024 году – дате президентских выборов.

Полная версия.

• 37
• 36