Кровавые миражи реваншизма

15 апреля, 2014

876

После аннексии Судетской области и перед триумфальным въездом в Прагу, ознаменовавшим оккупацию остальной части Чехословакии, Гитлер взял полугодовой тайм-аут. С момента прихода к власти в январе 1933-го и до начала 1939-го его интуиция, его воля, его мастерство политической эквилибристики вели его от победы к победе, притом без применения военной силы: отказ от ограничений, наложенных Версальским договором, возврат Рейнской области, аншлюс Австрии, наконец «Мюнхен» и присоединение к Рейху Судет.
В азартной и рисковой игре, которую он вел в эти годы, понимая слабость противников, вполне оправданно рассчитывая на пацифизм, на страх перед новой войной западных демократий. И лихорадочно вооружаясь, Гитлер не допустил ни одного промаха, но в марте 1939-го совершил роковую, фатальную ошибку: нарушил Мюнхенские соглашения и аннексировал остальную Чехословакию, в чем не было никакого смысла, кроме уже неудержимого экспансионистского драйва. Он был уверен, что реакция Лондона и Парижа на его очередную агрессию будет повторением «мюнхенского сценария».
Гитлер считал «величайшей геополитической катастрофой» поражение Германии, подписание её тогдашними лидерами Версальского договора, отторгнувшего от неё исконные германские земли, и ставил своей целью восстановление Великого Рейха. Он планомерно шел к достижению этой цели. Идея интеграции германского этноса была доступна пониманию, и к её реализации подписанты «Версаля» относились довольно-таки терпимо. Во всяком случае, ни одна из захватнических акций Гитлера до 1939 года не была воспринята ими, как casus belli. Но, напав на населенную отнюдь не немцами, ставшую после «Мюнхена» беззащитной без Судетского оборонительного, хорошо укрепленного пояса Чехию, да еще так нагло, так наплевательски по отношению к подписанному им договору, Гитлер создал прецедент, лишивший его камуфляжа идейного «собирателя исконно германских земель», обнаживший его подлинные цели, его гангстерскую природу, и убедивший европейских пацифистов и американских изоляционистов в неизбежности, неотвратимости обуздания его амбиций военным путем.
15-го марта 1939-го Гитлер, доведя до cердечного приступа престарелого чешского президента Гачу, вынудил его подписать капитуляцию. Как вспоминает в мемуарах его любимая секретарша Криста Шрёдер (Christa Schroeder, “He was my chief”) в состоянии крайней эйфории он вбежал в секретарскую крича «Дети! Целуйте меня! Быстро! Гача только что подписал. Это величайший триумф в моей жизни! Я останусь в истории, как величайший немец (as the greatest German)!». Роковое заблуждение. В то раннее морозное утро 16-го марта, когда, въехав с кортежем в Прагу, он с аппетитом поедал в Градчанах сэндвичи с пражской ветчиной запивая их пльзенским пивом (Wilhelm Keitel, Memoirs), свершился поворот в его судьбе, в судьбе Германии: всё пошло под уклон, вопреки его планам и ожиданиям.

Он был уверен, что эти «черви», как он называл мюнхенских капитулянтов, смирятся со свершившимся фактом и ничего более-менее серьезного не предпримут. Так оно, поначалу, и было. Реакция союзников (Англия и Франция) была практически «никакая», несмотря на данные в Мюнхене гарантии защиты Чехословакии в случае нападения на неё Гитлера. Оправдания очередного отступления перед агрессором были совершенно беспомощными. Мотивация Чемберлена в парламенте: «… поскольку Чехословакия перестала существовать, то и нет больше смысла в Британских обещаниях гарантировать её границы. …since Czechoslovakia had ceased to exist, there was no longer any point in British promises to guarantee her frontiers…». Поразительное сочетание цинизма и наплевизма! В таком же духе высказался и министр иностранных дел Франции Боннэ. Справедливо отозвался о них Гитлер после их Мюнхенской капитуляции: «Какие ничтожества!».
Но вот тут произошло нечто неожиданное, не предвидимое Гитлером: после того, как 15-го марта Чемберлен прокомментировал по радио оккупацию Гитлером Чехии, как событие не столь уж и важное, после того, как в тот же день, выступая в парламенте, он заявил, что не свернет с курса умиротворения Гитлера (“We will continue to pursue our policy of appeasement”), после всего этого, 17-го марта, т.е. через два дня, выступая в своем родном Бирмингеме, он негодующе обрушивается на Гитлера. Будто пелена спала с глаз бирмингемского миротворца. В ажитации он вопрошает: «Последняя ли это атака на малое государство или за ней последует другая? Не является ли это фактически попыткой доминировать в мире, используя силу?». Ответ он знает: не последняя это атака, готовится следующая — на Польшу.
Что же случилось с Чемберленом, почему в одночасье он порвал с тем, во что верил, что четыре года своего премьерства проповедовал с парламентского амвона: мир посредством умиротворения агрессора? Пять месяцев тому назад, выходя из самолета по возвращении из Мюнхена и размахивая подписанным Гитлером соглашением, он возвестил рукоплескавшей ему толпе встречающих: «Я привез вам мир!». Что же случилось 17- го марта? Вдруг осознал, к какой катастрофе подвел страну, отступая и отступая перед не признающим ни соглашений, ни границ, ни правовых норм агрессором? Осознал себя наивным простаком, если не идиотом: верил кому -Гитлеру?! Ничего подобного. Не он прозрел, прозрел британский электорат, члены парламента, в том числе его однопартийцы тори. Обнажилась ужасная реальность: стало ясно, что ничто уже не остановит Гитлера, кроме силы, что дальше отступать перед ним нельзя.
Может быть, Чемберлен и осознал своё поражение, но главная причина происшедшей с ним мгновенной метаморфозы заключалась в том, что его реакция на очередную агрессию Гитлера вступила в конфликт с резко изменившимся общественным мнением Англии, реакцией парламента, прессы. Чтобы сохранить премьерство, он вынужден был немедленно перестроиться, должным образом среагировать на взрыв массового негодования. Безоговорочно, решительно. Еще полгода тому назад, вернувшись из Мюнхена, он говорил по радио, что чехи — это «народ, о котором мы ничего не знаем». Сейчас же, чехи -это «гордый, храбрый народ, который подвергся агрессии, чья свобода и национальная независимость уничтожены.». И другие «умиротворители» в правительстве и в парламенте совершили такой же поворот на 180 градусов.

Несмотря на вынужденное сальто, премьерство Чемберлена было обречено. Ему пришлось включить в состав кабинета Черчилля с тем, чтобы через год, когда Гитлер начал наступление на Францию, уступить ему свое кресло. Началась судьбоносная для мира дуэль Гитлера с Черчиллем. Привыкши иметь дело с «ничтожествами», Гитлер не осознал поначалу, какого противника он приобрел. Он не понимал национальный характер англичан, и он не понимал масштаб личности и характер Черчилля. Но Черчилль, один из немногих политиков той эпохи, если не единственный, понимал, знал натуру Гитлера. Весь фантастический жизненный опыт шестидесятипятилетнего к тому времени Черчилля, опыт Черчилля-политика, Черчилля-историка, Черчилля — геостратега, его интуиция, его британский имперский патриотизм (без примеси национализма, шовинизма!), его ненависть к нацизму- всё это делало для него абсолютно неприемлемым соглашение с Гитлером на каких бы то ни было условиях. Он, в отличие от ряда других английских политиков, включая членов его кабинета, готовых на соглашение с Гитлером после поражения Франции, отчетливо осознавал, что это по сути была бы капитуляция и превращение Британии в сателлита Германии. Он — гроссмейстер политического маневра—переиграл сторонников компромисса с фюрером. На той, решающей, начальной стадии войны с гитлеризмом он, единственный из тогдашних мировых лидеров, принял вызов и своей волей, своим мужеством в течение 13-ти месяцев держал на плаву изнемогающую от потерь, от бомбежек Англию. Если бы он сломался в мае-июне 1940-го, если бы не продержался до 22-го июня 1941-го, ход войны и её результаты были бы совсем другими, страшно подумать какими. Но это уже из увлекательной области альтернативной истории.
Не успел еще мир оправиться от шока, как 20-го марта Гитлер предъявляет ультиматум правительству Литвы, требуя вернуть в лоно Рейха отторгнутый от него Версальским договором Мемель, ставший литовской Клайпедой. Литва капитулировала, и 23-го марта , на сей раз морем, на линкоре «Дейчланд», триумфатор Гитлер прибыл в теперь уже опять германский Мемель. Большинство населения Мемеля составляли немцы. Они всячески подогревали отторжение области от Литвы и присоединение её к Германии. Объективности ради следует признать, что принадлежность Мемеля-Клайпеды Литве была, мягко говоря, сомнительна. По Версальскому договору Мемель был передан под мандат Лиги наций, а затем Антанты. В 1923 г. Литва военной силой захватила город.
Только такие политические убожества, как архитекторы «Версаля», могли перекроить послевоенную Восточную и Центральную Европу так волюнтаристски, без учета демографии, истории, устроив польско-германскую чересполосицу, отобрав у побежденной Германии старые ганзейские, населенные преимущественно немцами, Данциг и Мемель, наполнив конкретным смыслом и без того воспаленный германский реваншизм, создав таким образом, взрывоопасную зону на густонаселенных, полиэтнических прибалтийских территориях.

Очередная демонстрация Гитлером своих намерений и методов их реализации окончательно отрезвила английских policy makers, а именно они играли ведущую роль в союзническом дуэте, и в состоянии ажитации, в общем-то не свойственной британским политикам при принятии важных решений, Чемберлен, поддерживаемый кабинетом, сделал неожиданный «выпад на рапире»: заявил о предоставлении гарантий Польше в случае нападения на неё Германии. Тем самым, он фактически отдал судьбу Англии, тем самым Франции, тем самым мира, в руки импульсивного, авантюрного полковника Йозефа Бека, самолично определявшего внешнюю политику Польши её министра иностранных дел. Фактически, он дал ему подписанный карт-бланш. Невероятный, абсолютно беспрецедентный случай в европейской политической истории, а тем более в британской, в которой опрометчивость отнюдь не была свойственна лидерам. Осторожность, перестраховка была их отличительным свойством.
Если встать на позиции исторического детерминизма, т.е. если уверовать в провиденциальную предопределенность хода истории, то следует признать, что непостижимая некая высшая воля распорядилась назначить в напряженнейшее межвоенное двадцатилетие (1919-39) на роль руководителей британской политики людей, менее всего для этой роли подходящих. На фоне выдающихся политиков — созидателей и охранителей Британской империи, таких, как Питт-младший, Дизраэли, Солсбери, Ллойд-Джордж — в двадцатилетие между двумя мировыми войнами на авансцене британской политики возникают обладающие ограниченным политическим кругозором посредственности, такие как Макдоналд, Болдуин и…Невилл Чемберлен. Близко знавший его видный британский дипломат той эпохи Виллиам Стрэнг писал в мемуарах, что он плохо разбирался в международной ситуации, совершенно не соответствовал вызовам времени и верил, что Гитлеру можно доверять, что вполне возможно прийти к соглашению с ним, которое обеспечит мир в Европе.

Мемельская акция была грозным предостережением полякам: следующим блюдом в меню Гитлера был Данциг. Схема была отработана. Возбуждаемое из Берлина немецкое население Данцига, а оно составляло большинство, проводили акции в поддержку возврата в лоно Рейха, и местные наци во главе с гауляйтером Фостером, подготовили для этого почву. Гитлер был уверен, что поляки примут его требования и без сопротивления уступят ему Данциг, а он, в виде компенсации, отдаст им Словению, и, в скором будущем, часть Украины. Он предлагал им совместное пользование портом Данцига, в общем, на обещания он не скупился: хотел взять поляков « на живца», и у него были основания верить, что они проглотят наживку. Он знал, как сильно развит хватательный инстинкт у лидеров пост-Версальской Польши: сразу после «Мюнхена» они, как стервятники, набросились на растерзанную Чехословакию и, с благословения Гитлера, оторвали от неё сталилитейный центр страны Тешин с окрестностями. Словения же давно была предметом их вожделений, а, тем более, Украина. Захват Тешинской области был встречен с ликованием в Польше.
Мы воспринимаем Польшу тех лет только как жертву. Её трагическая история располагает к этому. Но применительно к Польше Пилсудского и его преемников, прежде всего, самого влиятельного члена триумвирата, правящего после смерти диктатора в 1935г., полковника Бека, к этой Польше вряд ли уместно испытывать сострадание. Великодержавный угар, мания национального величия, по-видимому, как компенсация за все пережитые на протяжении двух с половиной веков унижения, владели не только польским политическим руководством, но и националистически настроенными массами. Гитлер просчитался, ошибся и в этом случае. Сработало презрение к полякам, как и вообще к славянам- untermensch. В августе 39-го Польша объявила мобилизацию резервистов и с уверенностью в победе готовилась к войне с Германией. В то же время стратеги из польского генштаба разрабатывали планы «расчленения России» и Бек сообщил Риббентропу, во время посещения последним Варшавы в декабре 1938- го, о претензиях Польши на Украину и на выход к Черному морю. Шизофреническая раздвоенность была генетически закодирована в массовой психике поляков: ненависть и к России, и к Германии. О том, чтобы вернуть Германии Данциг, не могло быть и речи. Второй «Мюнхен», на который рассчитывал Гитлер, не состоялся: слишком возбуждено было общественное мнение Запада. Война стала неизбежной. Либеральные демократии со всеми их пороками и слабостями способны дать отпор тоталитаризму, фашизму, агрессивному авторитаризму. Они это доказали в прошлом веке.
К чему, однако, этот долгий исторический экскурс? К тому, чтобы на примере показать, что использующий реваншистский комплекс народа, одержимый манией величия, поначалу не встречающий внешнего, не говоря уже о внутреннем, сопротивления диктатор не в состоянии распознать тот предел, за которым кончается его везение и начинается путь к катастрофе, по которому он ведет за собой доверившуюся ему нацию. Он уже не в состоянии остановиться в своей экспансии. Ведь все так удачно, так безнаказанно получается! Для Гитлера поворотом судьбы был захват Праги, думаю, что для Путина — это «Крым». Не «обустройством» России поглощен он. Сохранением своей самодержавной власти, своей ролью в истории.
Тютчев о Николае I:
Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые,—
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
Какое несчастье для нации, когда для её «поднятия с колен» Провидение, Господь Бог, посылает таких, как Гитлер — Германии, таких, как Путин — России…