Китай – это судьба?

4 января, 2010

Борис Румер

В последнее время Президенту Казахстана Нурсултану Назарбаеву становится очень непросто балансировать отношения с конкурирующими за влияние в Центральной Азии главными партнерами по ШОС – Москвой и Пекином. Впрочем, о какой конкуренции может идти речь? Становится все более очевидным тот факт, что Китай вытесняет – уже вытеснил – Россию из Центральной Азии экономически (в этом году московский ИМЭМО опубликовал фундаментальное исследование Станислава Жукова и Оксаны Резниковой, неопровержимо подтверждающее это), а в недалеком будущем это проявится и в политическом превосходстве, а возможно, и в гегемонии Китая в регионе. В своем противостоянии Западу Россия предпочла положение младшего партнера Китая, и это отчетливо осознается и в политических кругах России, и населением. Короче и выразительнее всех это чувство обреченности выразила Юлия Латынина: «Китай – это судьба».
Среди многих характеристик геополитической/геоэкономической реальности, на мой взгляд, выделяются две, весьма значимые для навигатора курса ОБСЕ, каковым является ее председатель. Об одной из них – набирающем обороты процессе протекционизма в мировой экономике, преимущественно в развитых странах, – я писал недавно (октябрьский номер Exclusive, 2009), о второй скажу ниже. Я имею в виду феномен взаимозависимости между Китаем и Америкой, которая при всех текущих и неизбежных будущих трениях является одним из стабилизирующих факторов современного миропорядка.
Конечно, крайне преждевременно говорить об «оси Вашингтон–Пекин», о G2 вместо G7, G8 или G20. И Барак Обама явно поторопился в ходе недавнего визита в Пекин, предложив Китаю самый широкий альянс, фактически управление миром «на двоих», т.е. именно G2. Китайские руководители весьма холодно отнеслись к этой идее, и премьер Вэнь Цзябао сказал, что хотя Китай и США сегодня «две страны, оказывающие наибольшее влияние на мировую политику», но Китай не согласен с идеей «большой двойки», Китай предпочитает проводить независимую внешнюю политику и не намерен вступать в союз с другой страной или группой стран.
Пожалуй, впервые за всю послевоенную историю американо-китайских отношений американскому Президенту в Пекине был оказан столь сдержанный прием. Этот вояж Обамы в Азию был признан американскими экспертами провальным. Почетный президент престижнейшего Council on Foreign Relations, один из столпов внешнеполитического истеблишмента Демократической партии (партии Президента!) Лесли Гелб (Leslie Gelb) заявил, что азиатский вояж Обамы свидетельствует о «тревожащем дилетантизме в руководстве американской внешней политикой».
Но как бы там ни было, а прочная взаимозависимость Китая и Америки существует, и она жизненно важна сейчас для обеих сторон. Это брак не по любви. Это брак по расчету, а, как известно, такие браки оказываются зачастую прочнее и надежнее. Америка и Китай намного ближе друг к другу сейчас, чем были недавно. Известный китайский экономист профессор Yan Xuetong из университета Tsinghua заметил по этому поводу, что социализм с китайскими характеристиками (как китайцы определяют их бренд коммунизма) все больше становится капитализмом с американскими характеристиками. Америка – главный потребитель китайского экспорта, а Китай – главный потребитель американских долговых обязательств, коих он набрал уже почти на триллион долларов. В условиях огромного и неуклонно растущего дефицита бюджета Америка подсела на китайскую долговую иглу. Грандиозные реформы, которыми Обама хочет увековечить свое имя в американской истории, проводятся им в период жестокой рецессии. Счет правительственных расходов идет уже на триллионы. Печатный станок работает на полную мощность.
В 1934 году Кейнс предупреждал Рузвельта о несовместимости выхода из кризиса (Великой депрессии) с проведением масштабных социальных реформ, требующих огромных бюджетных финансовых инъекций и, следовательно, резкого повышения налогов на бизнес – суть экономического курса Рузвельта. Предупреждение идеолога New Deal не остановило президента-реформатора, и вскоре, после некоторого подъема, в 1937-м начался новый спад, закончившийся благодаря войне и, соответственно, переходу к мобилизационной экономике. Обама идет тем же путем: реформы в период рецессии, требующие огромного бюджетного финансирования, рост налогов, безудержный рост государственного долга, рост бюрократического аппарата, растущий контроль государства над экономикой в ущерб частному сектору. Чем больше дефицит, чем больше траты на покрытие дефицита за счет внешних и внутренних займов, чем больше размеры выплат процента по долгам, тем ненадежнее, рискованнее инвестиции в американские облигации, тем слабее доллар.
Тем не менее доллар при всех колебаниях остается главной резервной валютой в мире. Американские казначейские облигации treasury bonds по-прежнему покупаются. Несмотря на все негативные факторы, американская экономика располагает к инвестированию в ее государственные облигации благодаря стабильной политической и правовой системе, независимости Центрального банка от правительства и парламента (Конгресса), транспарентности и сохраняющемуся экономическому превосходству над всеми другими странами.
Представляется, что дефолт и Америка – две вещи несовместные. Но вот Роберт Самуэльсон (Robert Samuelson), весьма авторитетный экономический обозреватель Newsweek, в одном из недавних номеров этого ведущего американского еженедельника пишет: «Сама по себе идея, что наиболее развитые страны могут объявить дефолт в связи с невозможностью выплачивать долги, была до недавнего времени нелепым предположением. Аргентина или Россия могли до смерти напугать своих кредиторов, но никоим образом не Америка, Япония или Великобритания. Хотя такое предположение маловероятно, но это уже не абсолютно невообразимо. Правительства этих стран одалживают так много, что допустимо предположить наступление момента, когда доверие к должнику исчезнет и произойдет коллапс». По мнению Самуэльсона, триггером может стать психологический фактор: страх инвесторов, утрата доверия. Американское соотношение долга к ВВП составляло в минувшем году 41% и прогнозируется, что достигнет 82% к 2019 году. В этом году выплата интереса составит 382 миллиарда и вырастет, по прогнозу, до триллиона к 2019-му. Американская и ведущие западные экономики вступили в зону непредсказуемости и отсутствия ориентиров, растерянности в экономической теории и практике.
Американцы вообще нация должников. За последние тридцать лет привычка жить в долг, изощренно поощряемая финансовыми корпорациями, стала одним из свойств национальной психологии. Между 1997 и 2007 годами семейный долг в пересчете на члена семьи вырос с 25 до 46 тысяч долларов. Одалживая в огромных размерах деньги Америке, Китай стимулирует ее неукротимый потребительский аппетит. Американцы покупают китайские товары, посылают тем самым доллары в Китай, который опять одалживает их Америке. Замкнутый цикл.
Сейчас китайские руководители сомневаются в целесообразности продолжения сохранения этого сценария. Их беспокоит, и не без оснований, растущий дефицит бюджета и огромный долг Америки. Они боятся гиперинфляции в Америке, которая обесценит их вложения. Премьер Вэнь Цзябао в начале этого года заявил: «Мы дали в долг огромные деньги Америке. Конечно, мы беспокоимся о их сохранении. Скажу откровенно, я определенно беспокоюсь об этом». В свое время министр финансов в администрации Никсона Джон Коннэли в подобной ситуации сказал, что «доллар – это наша валюта, но это ваша проблема».
Нынешний кризис – это холодный душ для американского потребителя. В связи с кризисом, ростом безработицы потребительский аппетит американцев существенно сокращается. При общем падении доходов на семью доля сбережений в семейном бюджете за два кризисных года поднялась на 7%. Это самый высокий рост за последние десятилетия. Но это холодный душ и для китайского руководства: падает спрос на китайский экспорт. Чтобы сократить зависимость экономики от экспорта, оно пытается оживить внутреннее потребление. Внутреннее потребление vs экспорт («мы хотим повысить возможность людей больше тратить», – заявил недавно председатель Ху) – такими представляются цели китайского руководства.
Проблема в том, что персональное потребление в Китае составляет, по данным за прошлый год, лишь 35% от ВВП против 70% в Америке. Средний китайский потребитель должен покрывать стоимость медицины, образования, пенсионного страхования. Количество молодых мужчин намного превышает количество молодых женщин, так что семья, где есть молодой мужчина, должна откладывать, чтобы конкурировать на брачном рынке. Китайское общество быстро стареет: результат политики ограничения роста населения в течение 30 лет. Количество старых людей на одного молодого – пропорция, определяемая соотношением «4–2–1»: четверо бабушек и дедушек, двое родителей и один ребенок. А продолжительность жизни при этом возрастает. Но главное объяснение сжатого потребления – это то, что нация в целом ориентирована на производство, а не на потребление.
На Западе есть немало провозвестников грядущего величия Китая. Предсказания, что во второй половине нашего столетия, если не раньше, Китай станет мировым гегемоном, все чаще появляются в публикациях западных политологов, особенно левого толка. Вот, например, в ноябре 2009 года известное американское издательство Penguin Press опубликовало книгу Мартина Жака (Martin Jacques), профессора в университетах Китая, Японии, Сингапура, «Когда Китай будет править миром: взлет Срединного королевства и конец Западного мира» (When China Rules the World: The Rise of the Middle Kingdom and the End of the Western World). Ссылаясь на прогнозы авторитетных аналитиков, автор утверждает, что китайская экономика превзойдет американскую к 2027 году и будет примерно в два раза больше к 2050-му (хотя китайцы еще будут беднее). Экономическая мощь приведет к политическому, военному и культурному превосходству. Он описывает мир под доминантой Китая: резервной валютой будет юань, Шанхай заменит Нью-Йорк и Лондон как мировой финансовый центр, европейские страны превратятся в реликты и распрощаются со своим славным прошлым, как Афины и Рим, мандарин заменит английский как международный язык и учения Конфуция станут популярны не менее, чем Платона.
Подобного рода оценки и особенно перспективы напоминают взрыв восхищения экономическим чудом Японии в 80-е годы прошлого века и предсказания приоритета Японии, которая неминуемо станет ведущей державой не только Азии, но и мира и затмит Америку в начале XXI века. Вот видите, как сбылись эти ожидания. А ведь Япония – государство со стабильной политической системой, с отлаженными политическими и социальными институтами и к тому же моноэтническое. Я далек от того, чтобы недооценивать впечатляющий рост Китая. Но, на мой взгляд, по меньшей мере несерьезно в наше турбулентное время пытаться прогнозировать ту или иную социально-экономическую динамику не только на два-три десятилетия вперед, но и на одно-, даже на пятилетний период. Особенно когда речь идет о прогностике сравнительной. Любая экстраполяция, особенно линейная, не заслуживает в этом случае доверия.
Имеет смысл, однако, несколько умерить энтузиазм по поводу китайских экономических достижений. При всех своих успехах Китай намного отстает от Америки, Японии, европейских стран в части технологических инноваций и создания мировых брендов. В прошлогоднем интервью Exclusive я говорил о противоречиях, которые несут в себе заряды мощных социальных взрывов, новых «тяньаньмыней». В Казахстане есть первоклассный, с международной репутацией эксперт по Китаю – Константин Львович Сыроежкин. Я перед ним пасую и отсылаю читателей к его публикациям, в которых объективно и высокопрофессионально исследуется китайская реальность. Я же очень коротко и обобщенно скажу, что разделил бы жизненно важные проблемы Китая на три группы.
Первая – демографическая. Численность населения намного превышает ресурсы природной среды; огромная поляризация по уровню и укладу жизни между городом и сельской местностью и между регионами; высочайшие темпы старения и растущие гендерные диспропорции в младших возрастных группах. Социолог Сун Липинг (Sun Liping) из университета Цингуа (Tsinghua), оценивая сравнительный жизненный стандарт в городе и в сельской местности, пришел к выводу, что разница составляет шесть раз. Вторая – политэкономическая. Впечатляющая динамика ВВП, как и в период индустриализации в СССР, достигается за счет вовлечения во все большем количестве трудовых, сырьевых и энергетических ресурсов. Такой ресурсозатратный, трудоемкий, а не ресурсосберегающий, наукоемкий характер производства обусловливает третью группу проблем – энергосырьевую и экологическую: растущая ненасыщаемая потребность в сырьевых и энергетических ресурсах и ужасающее загрязнение окружающей среды.
В рамках существующей политической системы и действующей экономической модели эти противоречия, по моему разумению, неустранимы. Очевидно, что переход от экстенсивного, трудоемкого, к интенсивному, трудосберегающему, пути развития, для чего необходимы огромные инвестиции в образование и науку, приведет к еще большему росту безработицы и, естественно, к нарушению социальной стабильности. Уже сейчас сквозь фильтры госцензуры то и дело пробивается информация, свидетельствующая о растущей протестной активности то в том, то в другом регионе Китая, об учащающихся многотысячных демонстрациях, протестующих против условий и оплаты труда, против растущего загрязнения атмосферы и воды, против произвола коррумпированных местных властей и т.п.
Так что провозглашаемый председателем Ху путь к достижению «социального равенства и социальной гармонии» еще очень долог, и я бы воздержался от оптимистических прогнозов социальной и политической стабильности Китая при всех его экономических достижениях. Хантингтон заметил, что дестабилизацию порождает много условий, но особенно важной является ситуация, когда политические институты, политический режим не поспевает за развитием социальных сил, вызываемом экономическими преобразованиями.