Великая китайская волна

Ярослав Разумов

Китайская тема в информационном пространстве Казахстана переживает как бы второе пришествие. Впервые она остро звучала в первой половине 1990-х, что было вполне объяснимо: тогда, только после развала СССР и начала самостоятельного существования республики, соседняя страна фактически только открывалась нам, с неизбежными в ходе «первого знакомства» представлениями, искажениями, фобиями. Потом негативный взгляд на возможные перспективы взаимодействия с Китаем ослаб, даже казалось, ушел в прошлое. Действительно, как может поддерживаться высокий уровень фобии, если экономическое присутствие Китая в Казахстане было явно позитивным для населения республики? Во всяком случае, в первом приближении, если смотреть с точки зрения интересов потребителей рынков, а не с позиции работников тех производств, которые не смогли конкурировать с китайскими коллегами.
Тем не менее самые последние годы принесли рецидив тех опасений десятилетней давности. Вновь можно услышать о грядущем засилии соседей в самых разных сферах нашей жизни, о неизбежности поглощения казахстанской экономики гигантской китайской. Арбитрами в рассуждениях обывателей и журналистов по серьезным проблемам всегда выступают ученые, и сегодня предлагаем читателям интервью по «китайской проблеме» с крупнейшим отечественным китаистом Константином Сыроежкиным, доктором политических наук.

— Когда в нашем обществе всплывает китайская тема, первым делом говорится о миграции. Об этом пишут и говорят уже больше десяти лет, но к какому-то определенному преобладающему мнению вся эта долгоиграющая полемика не привела. Как Вы это прокомментируете?
— Проблема миграции есть, причем не только и не столько в отношении китайского направления. Но трудовая миграция – неизбежный процесс, хотим мы того или нет. И в нашем центральноазиатском пространстве Казахстан остается наиболее привлекательным направлением. У нас легче, чем где бы то ни было, легализоваться, найти себе работу…
Что касается именно китайской миграции, то здесь больше мифов. Мифов и страхов. Те цифры, характеризующие ее объемы, которыми мы владеем, не позволяют говорить об экспансии, как это порой преподносится.
Например, пять-семь лет назад СМИ писали о 100 тысячах китайских мигрантов в Казахстане. Отметать ее я не стану, но подчеркну: такое могло быть до 1993 года, когда действовал безвизовый порядок въезда и выезда граждан КНР и Казахстана на территории обеих стран. Тогда даже «невооруженным глазом» на улицах Алматы было видно большое количество китайских торговцев. В тот период на проспекте Жибек жолы китайская речь слышалась, думаю, не многим реже, чем казахская или русская. Однако здесь есть важный нюанс, о котором надо помнить: не все эти торговцы были ханьцами. Говорили-то они по-китайски, но в большинстве своем первая волна тех мигрантов были этническими казахами и уйгурами. Статистика въезда-выезда в те годы не велась (как ее вести, если безвизовый режим?), и вполне возможно, что за тот период осело в Казахстане значительное количество граждан (или бывших граждан) Китая. Может быть, даже те самые сто тысяч. Но, что важно помнить сейчас: на сегодня таких тенденций нет.

— Тем не менее в развитии этой темы такой вопрос: миграционные потоки, какими бы они ни были по масштабу, идущие из Китая, — это стихийный процесс, вызванный проблемой перенаселенности страны, или же это часть государственной политики? Есть в казахстанском обществе люди, разделяющие вторую точку зрения.
— На официальном уровне вторая версия всячески отрицается. Более того речь идет о том, что власти готовы контролировать внешнюю миграцию, сделать ее абсолютно законной. Мне, во всяком случае, не встречались документы, в которых бы содержались откровенные призывы к выезду.
Безусловно, проблема перенаселенности в КНР есть, как реакция на нее – тенденция оттока китайского населения во всех возможных направлениях, и эта тенденция будет сохраняться на длительную перспективу. Взять российский Дальний Восток с его 12 млн. населения и соседнюю провинцию Китая Хэйлунцзян со 120 млн. Взять весь Казахстан с 15 млн. и Синьцзян, где уже сейчас 18 млн. А впереди – реализация китайской концепции «большого освоения Запада», т.е. девятнадцати северо-западных, в том числе и граничащих с Казахстаном и постсоветской Центральной Азией, регионов КНР, включая и планы по переселению туда этнических китайцев. Экономическое освоение этих на сегодня отсталых регионов предполагает наличие значительного числа квалифицированных кадров, которых сейчас там нет. Следовательно, потребуется переселение их из внутренних районов Китая. Насколько сильно увеличится в результате население приграничных с Казахстаном регионов КНР, сейчас трудно сказать, но даже если в тот же Синьцзян переедет 5 млн., то этническая ситуация в регионе изменится существенно.
Поэтому, если речь идет о государственной политике КНР в отношении внешней миграции, наверное, она есть, потому что надо трудоустраивать ту излишнюю рабочую силу, которая существует в КНР. Сегодня, по некоторым оценкам, только крестьян мигрирует внутри страны 120 млн. человек. А в городах вырастает новое поколение, которое тоже ищет работу. Один из вариантов решения этих задач – внешняя миграция, и не учитывать эту проблему и возможности ее решения китайское руководство просто не может.

— Что кроме государственной политики в той или иной форме влияет на эти процессы?
— Поток китайских мигрантов в Казахстан возрастет после вступления республики в ВТО. Это вполне естественный процесс. Параллельно идет естественный процесс по репатриации этнических казахов из Китая. Последние цифры показывают, что именно они доминируют в числе граждан КНР, легально оседающих в Казахстане. Вот статистика граждан КНР, принявших казахстанское гражданство, за 2005 год: ханьцев – 1 человек, уйгуров — 5, русских — 3, казахов — 3907. На постоянное место жительства тогда же в нашу республику переехало граждан КНР — 1116, из них оралманов — 1109.
Но это пока. Рост количества трудовых мигрантов из Китая в соседние с ним страны, особенно с низким демографическим потенциалом, абсолютно неизбежен. Вопрос не в том – хотим мы этого или нет, будем мы это приветствовать или пытаться тормозить. Вопрос в том, что эти процессы необходимо очень серьезно контролировать, готовиться к этому.

— Но может ли этот процесс быть эффективно контролируемым на уровне государственной политики?
— А почему нет? Если реально бороться с коррупцией, то да. Например, если посмотреть на процесс получения виз в Китай, то видно, что он в значительной мере сконцентрирован либо в руках китайских мигрантов, либо людей, связанных с ними. Если мне надо быстро получить визу в КНР, минуя китайское посольство, которое делает ее три месяца, достаточно обратиться в определенное турагентство, где сидят люди, связанные с упомянутыми выше кругами. Такая ситуация и в Алматы, и во Владивостоке… И это общая проблема китайского посольства, наших государственных органов, проблема туристических фирм. То есть проблема меж- и внутригосударственной коррупции.
— Не так давно один крупный эксперт говорил о плачевном положении с кадрами в горнодобывающей сфере: наши рабочие стареют либо уезжают в Россию, где заработки выше, молодежь в шахты не идет. Через несколько лет, прогнозирует он, при сохранении нынешних тенденций придется завозить китайских рабочих…
— Китайцы в наши шахты за наши зарплаты не полезут, так что тут беспокоиться не стоит. К нам по каналам трудовой миграции приезжают достаточно грамотные люди. Есть несколько причин приезда, главные из них – заработать здесь денег, начальный капитал, чтобы потом, вернувшись в Китай, открыть там свое дело. В Китае заниматься бизнесом легче, лучше и прибыльнее, чем у нас. Вторая причина – въехать в Казахстан как в транзитную страну и выехать потом дальше. Поэтому у нас фиксируется очень малое количество смешанных браков. Так же, как и очень малое количество людей, желающих получить казахстанское гражданство. Но очень большое – стремящееся получить коммерческую визу, которая дает возможность многократного въезда в Казахстан. Это говорит о том, что республика используется как стартовая площадка в плане двух, названных мною, целей. Наш дефицитный рынок труда, особенно в технических, физически тяжелых специальностях, будет на самую ближайшую перспективу заполняться не китайцами, а гражданами соседних стран СНГ.

— Тогда где, в каких сферах казахстанской экономики будут прикладывать свои немалые силы трудовые мигранты из Китая?
— Это в основном торгово-закупочная деятельность в разных ее вариациях. Они и сейчас сосредоточены преимущественно в ней, и на обозримую перспективу эта картина сохранится. Кроме этого, вероятно, строительный сектор, но не в качестве неквалифицированных рабочих, а на уровне среднего и высшего менеджмента. Здесь же поставки и производство строительных материалов. И, конечно, широкое присутствие в нефтегазовой сфере.
Такие направления вполне укладываются в традиционную практику работы основной массы китайских фирм за пределами КНР это небольшие и средние семейные компании с высокой концентрацией власти и менеджерских функций в руках их хозяев. Они опираются на низкий уровень прибыльности, компенсируя это высокими темпами оборота, предпочитают иметь дело с другими китайскими компаниями, строят свой бизнес в основном на торговле, сфере обслуживания, а также операциях с землей и недвижимостью. Очевидно, что такая схема построения бизнеса не требует большого и постоянного притока неквалифицированной рабочей силы с родины.

— Один из факторов, сильно подпитывающих интерес к степени будущего присутствия Китая в Казахстане, — это торговля. Мы все больше видим вокруг китайские товары, и, очевидно, дальше их количество будет только расти. Реально ли, что Китай со временем станет лидирующим торговым партнером Казахстана?
— Вряд ли стоит говорить о соотношении официальной статистики двусторонней торговли и оценок ее реальных объемов – их никто оценить не сможет. Можно посмотреть на эту проблему иначе: есть казахстанская таможенная статистика, есть такая же китайская, и они различаются примерно на 2-2,5 млрд. долларов. Мне однажды представитель таможенных органов пытался эту разницу объяснить различными принципами таможенного учета в Китае и в Казахстане. Да, такая проблема есть; принципы учета у нас разные.
Но как бы то ни было Китай никогда не являлся для Казахстана очень большим торговым партнером. Даже если судить по статистике китайских таможенных органов, объем казахстанско-китайской торговли в общем объеме внешней торговли РК составляет порядка 5-6%. Ведь наши основные торговые партнеры это даже не Россия и ЕС, а Виргинские острова и другие оффшоры, куда нефть идет…

— Но товары ширпотреба-то у нас на рынке в основном китайские…
— Тоже не совсем так. Если взять товары Турции, ОАЭ, Ирана и, с другой стороны, Китая, то, думаю, примерный паритет сохраняется. За Китаем остается лидерство в некоторых товарных позициях: пассажирские автомобили, мебель, некоторые виды бытовой техники… За счет этого и отмечается рост в торговле — поставляют дорогие товары, те же автомобили.

— Суммируя Ваши ответы, можно сделать вывод, что китаефобия в нашем обществе, о которой можно говорить как об уже своего рода традиции, в значительной мере надумана, она не базируется на каких-то серьезных основаниях?
— Не совсем так. Применительно к России, Казахстану и Киргизии, имеющими с КНР довольно протяженную общую границу, феномен «китайской экспансии» описывается не только цифровыми данными миграционных потоков. Здесь помимо чисто демографического можно выделить экономическое, этнопсихологическое и геополитическое измерения.
Кроме того, соседство этих государств с Китаем, помноженное на непростую историю их отношений, порождает у значительной части их граждан особую чувствительность, а порой даже подозрительность по отношению к динамично развивающемуся соседу, вызывая различные синдромы и фобии. Причем фобии эти более сильны в приграничных с Китаем регионах.
Однако говорить о «китайской экспансии» ни в России, ни в Казахстане и Киргизии было бы некорректно. В строгом смысле, экспансией называется «активное проникновение в какую-либо сферу», чего в отношении китайских мигрантов сказать нельзя. Пока на территории всех этих государств они представляют собой пограничную категорию между так называемым «торговым меньшинством» и «чайна-тауном». Причем если в начале-середине 1990-х годов, когда только началось «освоение» постсоветского пространства, мигранты из Китая новой волны не относились ни к одной из названных категорий, то в настоящее время можно отметить тенденцию их закрепления в первой категории и постепенного перетекания во вторую. И, очевидно, эта тенденция, особенно отчетливо проявляющаяся в приграничных с Китаем либо наиболее привлекательных для китайских инвестиций и организации предпринимательской деятельности регионах этих государств, и порождает настроения алармизма.
И в этом есть своя логика. Хотя общие цифры китайской миграции не дают серьезных поводов для паники, историческая память и специфика структуры бизнеса в ряде стран Юго-Восточной Азии, где ханьцы представляют «значимый» или «преобладающий» этнический компонент их населения, дают основания для беспокойства.

• 67
• 66