Можно ли назвать модернизацией то, что произошло с кочевниками в ХХ веке?
Поддержать

Можно ли назвать модернизацией то, что произошло с кочевниками в ХХ веке?

Модерн стал обозначением периода формирования нового общества, ценностей и менталитета под воздействием идей Просвещения. Он характеризуется развитием наук, техническим прогрессом, процессами индустриализации и стремительной урбанизации. Модерн противопоставлялся всему традиционному, как архаичному, дикому и темному. Коротко говоря, под процессом модернизации понимают движение от традиционного общества к современности во всей совокупности экономических, политических, социальных преобразований.

Материалы по теме

Если с технической модернизацией, индустриализацией все понятно, то что означает социальное, духовное развитие эпохи модерна, в чем суть ментальных перемен? Разумеется, нас интересуют номады и то, что мог дать модерн кочевому социуму, и можно ли назвать модернизацией то, что произошло с кочевниками в ХХ веке. В этой связи интересны не только сравнение «ситуации модерна», но и взгляд изнутри, точка зрения номада на модерн и то, что принесла ему модернизация.

Идеи Просвещения дали Европе представление о естественных правах человека, принадлежащих ему с рождения. Эти права нашли отражение, например, в Американской декларации независимости (право на жизнь, свободу, стремление к счастью) и во Французской декларации прав человека и гражданина (право на свободу, собственность, безопасность, сопротивление угнетению). Отсюда берут начало демократические свободы слова, собраний, союзов, совести (религия). Ничего нового, революционного для номада в этом не видится. Именно согласно этим ценностям существовало кочевое общество.

Переломным моментом для формирования нового взгляда европейцев на мир стали слова Ницше «Бог умер» («Веселая наука», 1882 г.). Подразумевается идея отрицания некой высшей силы, предопределяющей жизнь человека, смысл существованию мира. Это привело к осознанию людьми того факта, что власть людей (монархов, аристократов) не предопределена божьей волей, а зависит от согласия народа принимать ее; нет воли, которая определяет принадлежность человека к тому или иному сословию или ограничивает «потолок» его социальных, материальных, интеллектуальных и других возможностей. Именно подобное понимание было свойственно номадам, не знавших закабаляющих рамок социальных ограничений и принимающих авторитет людей, исходя из их личностных достоинств, а не происхождения.

Идея Ницше была обусловлена девальвацией традиционных европейских ценностей, нравственным кризисом, который переживала Европа. Смерть Бога означала, что послушание человека законам морали не «отслеживается» богом, а значит, человек сам волен решать, следовать ли ему нравственным нормам. Бога не стало как источника морали, понятий о добре и зле. Ницше полагал, что религия превратила людей в рабов, которые не видят в самих себе мерила поступков, ценностей, и которые без страха наказания не способны на следование морали. Ранее считавший себя рабом Бога, человек осознал себя свободным в возможности самому распоряжаться своей  жизнью. И… потерял голову, чему свидетельство вехи эпохи модерна: две мировые войны, тоталитарные режимы – нацистский и коммунистический.

Номад, считавший себя сыном Бога, всегда осознавал себя творцом своей собственной судьбы, а свои поступки соизмерял, исходя из стремления не посрамить имя предков и быть честным (с честью) перед людьми, а не из-за страха перед возможным наказанием со стороны Бога.

Люди узнали, что вселенная управляется законами физики, а не божественным провидением, и уверовали в науку, прогресс. Но без морали все теряет смысл. Научному знанию не ведома мораль, оно с одинаковым успехом может служить добру и злу: создавать автомобиль и ядерную бомбу, побеждать эпидемии и убивать химической атакой. Это просто инструмент, который оказывается в руке человека. Уже после ужасов двух войн пришло осознание опасности пренебрежения основополагающими моральными ценностями, а Сартр и Камю предложили придать смысл абсурдному бытию, делая осознанный выбор и беря ответственность за происходящее в мире на себя.

Европа эпохи модерна осознала, что человек есть высшая ценность. Во второй половине XIX века на Западе началось осознание социального неравенства как несправедливости, что постепенно привело к достижению равенства всех перед законом, равенства возможностей, а главное, стиранию сословных и классовых барьеров. Возросла социальная мобильность: горизонтальная (смена профессии, специализации, фабрики, региона из-за экономических соображений) и вертикальная (переход в другое сословие, что в Средние века не представлялось даже гипотетически, в XIX в. было редкостью, но сама мысль уже не казалась такой нелепой и крамольной, а в ХХ в. стало нормой). Заработали социальные лифты.

В начале ХХ века Запад преодолел голод, эпидемии, снизил проституцию и преступность. Большинство европейцев могло позволить себе калорийное питание и медицинские услуги. Модернизированное общество отличалось более высоким уровнем гражданской культуры, создавались профсоюзы для оказания взаимопомощи и отстаивания общих интересов, что стало основой для развития демократии.

Номады были объединены не по профессии, а по родству. И этот механизм работал надежно, без расколов и независимо от сферы экономической деятельности. Объединению людей и выработке единых задач, социальных норм, морали научила сложная среда обитания номадов, где выжить в одиночку было почти невозможно.

После кризиса 1929 г. западное общество стало стремиться к социальной справедливости и социальной защите: установлены минимальная зарплата и максимальный предел рабочего времени, оказывалась социальная поддержка безработным и назначалась пенсия. Сокращение в начале ХХ века рабочего времени привело к появлению у европейских рабочих свободного времени, которое можно было использовать для развлечений, развития. Звучит странно для кочевников, которые немало времени проводили на охоте, скачках, празднествах, в общении с родней, порой проживающей достаточно далеко. «Так, по мнению В. В. Григорьева, «…для упражнения мысли необходимы два условия — досуг и общение; кочевник же в отношении к тому и другому находился в положении гораздо более выгодном, чем землепашец»… «Горизонт ума вообще у кочевника шире, чем у селянина, мыслительные способности его гибче, сообразительность живее» (Жакупбекова Д.А. Понятие бесполезности в концептуализации номадизма//Социальная философия и социология, 2018. – С.144).

У номадов объединение людей по родовому признаку, социальная справедливость и социальная защита были основой и сутью социального устройства и отношения к человеку в кочевом обществе. Именно от этого заставляли казахов отделаться как от устаревшего, патриархального.

Многое из того, что для Запада стало маркерами эпохи модерна, как несвойственное его традиционному, патриархальному обществу, для номадов было доступно всегда, и это было фактором традиции, а не модернизации.

Проходившая в начале ХХ века в Европе и США модернизация служила образцом для многих стран (особенно в части индустриализации) и сводилась к вестернизации, копированию той модели, которая была выработана Западом. Советский союз тоже ориентировался на этот образец, но не в части прав человека, а в техническом отношении.

Что касается кочевников, то для них просто не могли существовать иные модели модернизации? Для них это была органичная среда, сложившаяся на основе сложившихся традиций, ценностей, уровня общественного развития, вида хозяйствования.

В начале 1920-х гг., перед развертыванием советского проекта модернизации, состоялись дискуссии о развитии кочевых регионов между партийными деятелями и учеными. Ученые, уверенные в том, что кочевое хозяйство – единственно рациональное и целесообразное в данных природных условиях, высказывались в пользу сохранения эффективного вида хозяйствования кочевников или за постепенную модернизацию кочевого общества. С.П. Швецов предупреждал, что, если устранить периодическое передвижение скота по степи, то никакое иное хозяйство здесь будет невозможно, и степь превратится в пустыню. Он прогнозировал, что кочевание даже упрочится, ведь с повышением численности населения «нужда в обладании сухими степями… будет все возрастать». Г.Н. Черданцев указывал, что в Казахстане и Каракалпакии всего 14,1% территории подходило для обработки земли, тогда как 54,4% — под пастбища. Зампредседателя казахского Госплана Е.А. Полочанский рассчитал, что пастбищная площадь Казахстана могла обеспечить прокорм для 75 млн голов скота (в 1926 г. их было 26,5 млн). Таким образом, этот регион был способен «целиком покрыть все потребности Союза на все виды продукции животноводства». По оценке ученых, кочевая экономика демонстрировала высокую эффективность на почти «бесплодной» территории. Е.М. Тимофеев отмечал, что казахи «ухитряются превратить в шерсть, мясо и шкуры кормовые ресурсы чернополынных степей или зарослей солянок и камышей», т.е. самых тяжелых для освоения земель.

Ученые выражали уверенность, что «кочевничество не исключает высокую культуру, а «дикость и кочевое хозяйство… вовсе не синонимы». Сотрудник Наркомзема Казахстана Д. Букинич подчеркивал, что кочевая экономика – самоценна, и это не какая-то «пережиточная» стадия, через которую якобы «проходили все малокультурные народы». Общий вывод ученых относительно судьбы «кочевой цивилизации» был таким: она прочна, у нее есть будущее, она сохранится, «по-видимому… навсегда».

В 1927 г. на первом краевом совещании плановых органов представитель Наркомзема Казахстана К. Султанбеков предупреждал о том, что для массового оседания с возможностью заниматься иной хозяйственной деятельностью возможности нет. Безусловно, о рисках седентаризации кочевых казахов не переставали говорить национальные и религиозные деятели Казахстана. В их числе бывшие члены партии «Алаш» А. Байтурсынов и А. Букейханов. Т. Рыскулов убеждал, что животноводство вполне может принять промышленный характер. Национальные деятели считали, что необходимо сохранить этот строй, т.к. он фактически являлся «родовым коммунизмом»: «Все живут и кочуют вместе, все одинаково равны, нет классовой борьбы, нет никаких противоречий».

Большевики выступали за принудительный перевод кочевников на оседлость. «Их аргументы были просты – «кочевая цивилизация» безнадежно «отсталая», «некультурная», ее невозможно советизировать и интегрировать в экономику страны». На рубеже 1920-х и 1930-х гг. начались репрессии, которым были подвергнуты выступавшие за сохранение кочевого вида хозяйствования. Ученых обвиняли в «кондратьевщине» и «чаяновщине», называли их «контрреволюционерами», «местными националистами», «вредителями» и т.п. (о дискуссии см.: Синицын Ф.Л. Советские ученые о судьбе «кочевой цивилизации» (1920-е гг.)//Диалог со временем. — 2019. — Вып. 67. — С. 229-245).

Уже в 1928 г. начались аресты противников коллективизации (А. Байтурсынов, М. Дулатов, Ж. Аймауытов, М. Жумабаев). А в годы политических репрессий была уничтожена казахская интеллигенция – все, кто мог поднимать «ненужные» темы или обратиться к мировой общественности.

Таким образом, нельзя говорить о том, что власть не осознавала последствий, но у нее были свои мотивы выбрать жесткий вариант насильственной седентаризации.

Синицын Ф.Л. в качестве причин проведения ускоренной модернизации на рубеже 1920-1930-х гг. указывает следующие: ожидание нападения «империалистического блока» на западные, южные и восточные границы; японцы, в 1931 г. захватившие Маньчжурию; политико-демографические причины, подразумевавшие необходимость переселения в «кочевые» регионы благонадежных и «советизированных» жителей европейских регионов для усиления обороноспособности страны (Синицын Ф.Л. Форсированная модернизация «кочевых» регионов СССР: цели и задачи (рубеж 1920-1930-х годов)//Известия Сарат. ун-та. – Серия История. Международные отношения. – 2019. – Т.19. – Вып. 4. – С. 446-450).

Безусловно, было понимание, что оседание кочевников обеспечивало «освобождение» территории для строительства промышленных предприятий, шахт, создания карьеров по добыче полезных ископаемых и пр., а также формирование пролетариата для нужд индустриализации.

Осенью 1928-го была проведена кампания по конфискации имущества баев. Датой разгрома основных сил басмачества называют 1926 г. Однако многочисленные восстания сарбазов на территории Казахстана возобновились уже в 1928 гг. в ответ на политику коллективизации, т.е. не в период голодомора начала 1930-х гг., а до него. Уже наученные страшным опытом 1920-х, казахи при первых же признаках нового отъема собственности (скота) поднялись на борьбу против советской власти. Во время коллективизации в республике произошло более трех сотен массовых выступлений, пик которых пришелся на 1929-1931 гг. в них приняло участие около 80 тысяч человек. Восстания сарбазов были ликвидированы в 1933 г. (отдельные столкновения продолжались до 1942 г.). Таким образом, устроенный в 1931-1933 гг. на огромной территории голодомор допустимо рассматривать как следствие, ответную реакцию на вооруженное сопротивление народа. Он стал эффективным методом борьбы против тактики Степной войны, где аулы представляли собой базы, где скрывались сарбазы в случае необходимости, шло снабжение едой, конями и др. Но, главное, эти аулы были мобильны. Как советская власть могла воевать с ними? Это могла быть долгая, выматывающая война, даже несмотря на превосходство армии. Самым быстрым решением проблемы стало стягивание аулов в «точки оседания» под присмотр, отбор скота (главным образом, коней), изоляция аулов на определенной территории, лишавшая их контактов с сарбазами.

Когда некоторые аулы и роды начали откочевывать, на их перехват посылались отряды Красной Армии с целью преследования этих якобы басмаческих банд. Останавливали откочевщиков и пограничники, часто просто уничтожая целые аулы пулеметным огнем. Голодомор в Казахстане 1931-1933 гг. был тактикой подавления вооруженного сопротивления казахских сарбазов (ср. голод в Украине странным образом охватил именно районы сопротивления, а в России, Северном Кавказе – районы расселения казачества). Голодом, в основном, были охвачены районы проживания казахов. В соседних деревнях и городах тотального голода не было. Еда в Казахстане была. Значит, голодающие в Степи люди могли быть спасены. Однако этого не произошло. Целых три страшных года. До тех пор, пока не были подавлены восстания сарбазов…

Большевики, строившие социализм, говорили о прогрессе и утверждали, что надо ускорять его приближение ради счастья и равенства большинства. И создали равенство большинства в рабстве. Отсталыми объявлялись прежняя форма власти, мораль, семья, религия, прежние ценности. Все это, на взгляд коммунистов, становилось тормозом на пути к прогрессу и, следовательно, требовало модернизации или уничтожения.

Вера в прогресс, технику, знания человека, в возможность победы человека над природой обусловили хищническое, варварское к ней отношение. Советская власть вовсе не вооружалась знаниями, чтобы предвидеть негативные последствия проводимой модернизации. «Так, уже в 1930 г. был предложен план разбора воды Сырдарьи и Амударьи на орошение, из-за чего Аральское море должно было высохнуть и исчезнуть (что, фактически, и произошло после 1960 г.). Аральский регион признавался неперспективным, и было даже высказано предложение о «хищническом вылове» аральской рыбы, пока море не высохло… Соображение, что высыхание Аральского моря приведет к экологической катастрофе, тогда совершенно не принималось во внимание. Так же обстояло дело и в отношении распашки казахских степей…» (Синицын Ф.Л. Советские ученые о судьбе «кочевой цивилизации» (1920-е гг.)).

Все реформы подавались под видом модернизации «отсталых» кочевников. Разумеется, отгонное животноводство было эффективно и выгодно Советам. Но угроза состояла в мировоззрении кочевников, образе жизни, которые вступали в противоречие с принципами советского строя. Большевики ломали не традицию кочевания, а альтернативную жизненную философию и мораль, которая была не совместима с тоталитарным государством, посягающим на права и свободы человека. Проведенная «модернизация» нанесла непоправимый ущерб, и дело не только в сломе типа хозяйствования, который может быть возрожден, а в том, что уничтожены мироощущение номада, ментальный код. Свобода и права человека, ценность его жизни, свобода слова и совести, социальное устройство без классовой иерархии – попрано все то, что веками было нормой для номада, все то, что стало целью для западного общества периода его активной модернизации.

Безусловно, современный Запад есть продукт осуществления модернистского проекта со его плюсами и минусами. Возможно, российским крестьянам, в прошлом крепостным, советская модернизация принесла улучшение качества жизни, обеспечила социальные лифты, но для номадов она обернулась крахом, деградацией, смертями миллионов казахов, нищетой. И это было только начало.

(Продолжение следует).




Комментариев пока нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.